Боярин - [121]

В рот полилось что-то тягучее и сладкое. Я сделал глоток и ощутил, как огонь вспыхнул в груди, растекся по телу, засвербел в носу, защекотал внизу живота и зачесался в пятках…

Я чихнул.

Громко и раскатисто.

Краски стали ярче. Свет от заходящего солнца залил небо красным. Тени стали резче, и вернулось осознание Яви.

– Гостомысл?.. – Я не поверил своим глазам, когда сумел разглядеть седовласого, белобородого, косматого старика, стоящего передо мной.

– Слава богам, он в себя приходит, – сказал он и стукнул тяжелым посохом оземь.

Мне показалось, что от этого удара легкая дрожь пробежала по поляне и затерялась в бору. Я тряхнул головой, думая, что старик мне лишь привиделся и сейчас рассыплется мороком и исчезнет. Но ничего не произошло. Живой и здоровый стоял передо мной мой бывший наставник.

– Говорил мне Баян, только я не поверил… – прошептал я.

– Жив я, как видишь, – улыбнулся Гостомысл. – Постарел, правда, да и силы уже не те, но копчу пока белый свет, слава тебе Даждьбоже. А ты, как я погляжу, тоже вырос. Вон каким удальцом стал. Наслышан о делах твоих, – кивнул он на Баяна. – Похвально. Похвально.

– Что же ты, старый пень? – сказал я ему. – Как исчез тогда на могиле у Ингваря, так ни слуху о тебе, ни духу. Землю Древлянскую Русь в полон взяла, род наш в холопстве маялся, а ты, выходит, по урочищам прятался? И не совестно тебе, Даждьбогов ведун?

– Ты чего несешь?! – вступился за Гостомысла подгудошник. – Сам ты пень трухлявый!

– Не горячись, – остановил его ведун. – Или не чуешь, что он еще не в себе?

– Со мной как раз все в порядке, – говорю, – а вот у тебя сейчас несчастье случится, – и в драку на старика полез.

Замахнулся я на Гостомысла да на том и успокоился. Он в сторону шагнул, так что рука моя только воздух рассекла, а потом меня посохом под колено поддел. Грохнулся я на спину, дух из меня от удара вышибло. Я воздух ртом хватанул, закашлялся, а как отдышался, так и позабыл – отчего это на земле очутился? Лежу, на небушко закатное любуюсь.

Красивое оно.

Доброе.

И я тоже не злой. Растерянный просто.

А Баян надо мной нагнулся и в самое ухо зашептал:

– Зря ты так, Добрын. Совсем зря. Знал бы ты, как Гостомысл за древлян, за отца твоего, за тебя с Малушей переживал. Только нельзя ему было вмешиваться. Его Алатырь к себе призвал. Старый хранитель в Сваргу ушел, вот камушек Гостомысла и выбрал. Не по своей воле он жизнь мирскую оставил да отшельником стал – так корогод ведунов решил…

– Разве Мал не сказал тебе, что мы с ним еще до боя попрощались? – спросил ведун.

– Ничего мне отец не сказал, – вздохнул я. – Не до того было.

– Я и с тобой напоследок поговорить хотел, – Гостомысл посмотрел на меня с сочувствием. – Только не нашел тебя на пиру.

– В лесу меня варяги сцапали, потому и не нашел.

– Вот видишь, – Баян на меня посмотрел укоризненно. – Не разобрался, а судишь.

– Ласки прошу, Гостомысл, – стыдно мне стало за то, что на наставника своего напраслину возвел. – Простишь ли?

– Не держу я на тебя зла, а значит, и прощать не за что. И ты меня извини, если что не так, – и он мне земной поклон отвесил.

– Ты чего разлегся-то? – сказал Баян. – Или не зазорно тебе, что старый человек тебе кланяется, а ты словно хворый перед ним развалился?

И верно. Чего это я здесь лежу?

Поднялся я на ноги. Обнялись мы с ведуном, на том и успокоились.

– Баян, – позвал ведун. – Ты коня Добрынина к землянке отведи. Там у меня в леднике кабанятина, а в подполе бочонок с медом хмельным, так ты на стол накрывай. Небось, наголодались с дороги. И котомку мою захвати, а то мне ее таскать тяжко. А то, что комары вас накусали, так на это у меня мазь есть целебная.

– Хорошо, – послушно кивнул подгудошник и бросился выполнять поручение.

А старик подошел к камню, любовно погладил его белый бок, улыбнулся и повернулся ко мне:

– Мы с тобой потихоньку пойдем. Тут недалече, а разговор у нас долгий будет, так что нам спешить ни к чему.

Жилище Гостомыслово и вправду неподалеку было, но мне показалось, что мы до землянки его целую вечность добирались. Заметил я странность, которую в других местах не замечал: здесь, возле Алатырь-камушка, близкое порой далеким чудилось, а далекое совсем рядом находилось. А еще тишина меня поражала. В такой тиши и покое неземном думается хорошо, и все, что в большом мире делалось, в этой глуши не столь важным чудилось.

Шли мы неторопливо, а ведун мне рассказывал, отчего и как здесь очутился. Почему землю родную оставил и Даждьбогову службу на иное служение поменял.

Понял я, что нелегко ему было в стороне оставаться, когда в княжестве Древлянском страсти творились. Рвался ведун на родину, но ничего поделать не мог. Тяжким грузом на плечи его легла забота о сбережении святыни. Ведуны, волхвы и жрецы всех родов славянских на него этот груз возложили. Даждъбогу старик с малолетства требы возносил, а теперь над ним лишь сам Сварог властвовать стал. Могущество огромное над Явью и Навью Гостомысл получил, а вместе с ним и ответственность великую.

– Вот пошли поляне на древлян, – говорил он мне, – я, как верный Даждьбогов внук, должен был бы за своих вступиться. Силы мне Алатырь столько дал, что одним движением посоха своего мог бы всех полян до единого с лица земли стереть. Только поляне же, как и древляне, как и радимичи, как и другие люди в этом мире, все они Сварогом созданы. Всякий зверь, всякая птица, даже букашка малая, и та по велению его родится. У каждой живой души свое предназначение имеется, а все вместе они в равновесии Землю держат. Не могу я на чью-либо сторону встать, потому как равновесие тогда нарушится, опрокинется Мир, Явь с Навью местами поменяются, а Правда в Кривду злую превратится.