Бой за рингом - [7]

У Виктора на лице тоже не слишком много радости. Больше того, мне показалось, что в этот неожиданный удар он вложил совсем несвойственную ему ярость, точно перед ним находился не спортивный друг-соперник, а враг, глубоко оскорбивший его.

Наша вчерашняя встреча с ним в "Меридиене" оказалась на редкость бесцветной.

Добротвор не удивился, увидев меня, входящего к нему в номер, - он как раз выбрался из ванны и стоял передо мной в чем мать родила.

- Привет!

- Здравствуйте, Олег Иванович! Извините, я сейчас! - Он возвратился в ванную комнату, вышел вновь уже в халате.

- Отдыхаешь?

- Завтра на ринг... Нужно привести себя в порядок. - Его будничный тон, спокойствие, точно ничего не стряслось и не стоял он перед судьей в окружении двух полицейских в форме, взвинтили меня.

- Что же ты можешь сказать? - без обиняков потребовал я.

- Вы о чем, Олег Иванович?

- О суде, о наркотиках, разве не ясно?

- Почем я знаю, что вас интересует? Обычно спортивные журналисты пекутся о нашем самочувствии и радуются победам, не так ли? Если вы о лекарстве, так яснее не бывает. Я на суде показал: в личное пользование вез. Могу добавить, так сказать, из первых рук новость: Международная федерация бокса, куда обратились представители стран, участники которых тоже представлены в моей весовой категории, разъяснила, что снадобье это в число запрещенных федерацией допинговых средств не входит. Вопрос снят...

- Нет, Виктор, не снят! Две тысячи ампул стоимостью в десять тысяч долларов - в личное пользование?

Добротвор и бровью не повел.

- Почему же десять? Если по рыночным расценкам, так сказать, розничным, все пятьдесят, ни монетой меньше. Это мне сообщил один доброхот из местных репортеров. Я ему и предложил купить товар гамузом, за полцены, глядишь, и приработок будет поболее, чем за статейки в газете... - Виктор явно блефовал и не скрывал этого. "Да он еще издевается надо мной!" - с нарастающим возмущением подумал я.

- Витя, - как можно мягче сказал я, уразумев наконец, почему он так агрессивен, - Витя, я ведь не интервью у тебя беру и не о проявлениях "звездной болезни" собираюсь писать... Просто мне горько, невыносимо горько становится, когда подумаю, как ты будешь глядеть людям в глаза дома... Ведь на каждый роток не набросишь платок... Ты на виду, и тебе не простят и малейшей оплошности... Как же так?.. Что же случилось с тобой, Витя?

- И на старуху бывает проруха... Какой же я дурак... - вырвалось у него.

- Ты о чем, Виктор?

Но Добротвор вмиг овладел собой. Правда, в голосе его уже не звучал издевательски насмешливый вызов, он стал ровнее, обычнее, но створки приоткрывшейся было раковины снова захлопнулись.

- Нет нужды беспокоиться, дело закрыто, наука, конечно, будет. Из Москвы летел, купил лекарство для приятеля в Киеве - он астматик, без него дня прожить не может. Как говорится: запас беды не чинит... Так я товарищу из консульства нашего - он ко мне приезжал (Власенко был у Добротвора и мне ни слова?!) - и сказал, такая версия и будет...

- Я ведь по-человечески, по-дружески, Виктор, а ты... Мне-то зачем лапшу на уши вешать?..

- Так надо, Олег Иванович. - Голос его неумолимо грубел. - Извините, мне завтра драться...

Возвратившись в гостиницу, я попросил у портье видеокассетник в номер. Не успел снять плащ, как принесли новенький "Шарп". Я поставил кассету, сунутую Власенко, и несколько раз просмотрел репортаж из аэропорта. Нового выудить мне так и не удалось, но что-то смутно волновало меня, и это непонятное волнение раздражало. Что-то было там, я это улавливал подспудно, но что, никак понять не мог. Я проанализировал каждое слово диктора, репортера, вновь и вновь, возвращая пленку к началу, вглядывался в выражения лиц Добротвора, таможенника, полицейских, словно надеялся прочесть на них скрытые, невидимые письмена. Но, увы, лица как лица. Равнодушное, привычное к подобным открытиям чернобородое цыганское лицо таможенника - человека и не пожилого, но и не молодого, лет 38-40, борода придавала ему солидность. Два полицейских как близнецы: одного почти баскетбольного роста, дюжие ребята, оба безбородые и безусые - тоже не излучали особых эмоций. Репортер? Много ли разглядишь, когда человек просто-таки приклеился к глазку видеокамеры?

И вдруг - стоп!

Парень-осветитель с двумя мощными лампами. Он находился на отшибе, в самом углу кадра, и я долгое время не обращал на него внимания. Даже толком не разглядел лицо.

Меня поразило другое: его спокойствие и заранее занятое место слева от таможенника - свет падал на стойку, где и развернулись основные события. Погоди... разве уже тогда, в аэропорту, не я обратил внимание на толпу репортеров, встречавших самолет? Но отмахнулся от мысли, что в этом есть что-то необычное, заранее подготовленное: ведь сразу прибыло две советские спортивные делегации - боксеры и сборная по фигурному катанию, и внимание к нам после того, как мы не поехали летом на Игры в Лос-Анджелес, повышенное, вот и встречали во всем блеске телевизионных юпитеров.

Но тогда почему никто даже головы не повернул в сторону фигуристов славных юных мальчишек и девчонок, такой живописной, веселой и оживленной толпой вываливших из чрева "боинга"? Почему все внимание, все - ты понимаешь, _в_с_е_! - приковано к Виктору Добротвору? На Храпченко даже не взглянули телевизионщики. Да что телевизионщики! Таможенник, выпотрошив баул Добротвора, не спешил залазить в такую же черную сумку Храпченко, и она сиротливо маячила на самом краешке стола. По логике вещей, поймав на контрабанде одного советского спортсмена, нужно было тут же приняться за другого, логично допустить, что они в сговоре, делали дело вместе?