Бой на Калиновом мосту - [141]

Знакомясь со сборником «Бой на калиновом мосту», читатель, наверное, не раз задавался вопросами: откуда эти необычайные образы, величественные сравнения, филигранно выверенные сюжеты, как бы раз и навсегда застывшие обороты? Как смог наш народ — через многотрудные испытания — донести такое духовное богатство из немыслимых далей языческой старины? Подобные вопросы тем более уместны, что русская сказочная традиция — в отличие, допустим, от древнегреческой, египетской, индийской, китайской — вплоть до второй половины XVIII века целиком и полностью оставалась традицией устной. «…Подлинно народные сказки являлись широко известным общенациональным достоянием, их знал и стар и млад; отличаясь простотой композиции и художественной формы, они целиком и полностью были рассчитаны на устное бытованье и потому без предварительной записи хорошо укладывались в памяти народных рассказчиков» [98], - отмечает советский исследователь фольклора Н. В. Новиков» Изустная передача — это была, во-первых, единственная возможность для народа сохранить свое духовное и эстетическое наследство. Во-вторых, то был своеобразный ответ на запреты, коим подвергались предания, сказки, песни со стороны духовенства, — ведь тяжкая цепь всевозможных запретов, поддерживаемых светскими властями, волочилась начиная с ХII столетия. И даже спустя полтысячи лет (!) царский указ сурово предрекает наказать тех, кто «неразумьем веруют в сон, в встречи», и в поглаз, и в птиций грай, и загадки загадывают, и сказки сказывают небывалые, и празднословием и смехотворием, кощунанием души свои губят такими помраченными делами».

Однако никакие запреты, как видим, не помогли. Выстояла и волшебная сказка — самая крупная жемчужина в переливающемся всеми цветами радуги убранстве народного сказочного эпоса. Выстояла, ибо родилась она за много столетий до низвергнувшихся на неё гонений.

Как доказали выдающиеся дореволюционные ученые (А. Н. Афанасьев, Ф. И. Буслаев, О. Ф. Миллер, А. А. Потебня, А. Н. Веселовский) и советские исследователи (В. П. Аникин, A. М. Астахов, Е. М. Мелетинский, Э. В. Померанцева, B. Я. Пропп, К. В. Чистов и другие), сказка своими корнями уходит в древность незапамятную, во времена дообщинных, доклассовых, родовых отношений. В персонажах самых древних — архаических сказок — Морозко, Водяной, Солнцева сестра, Морской царь, Царевна-лягушка, Сокол, Орел, Кощей Бессмертный, Баба Яга — олицетворены стихийные силы природы, преклонение древнего человека перед её нераспознаваемым могуществом. Борьба за огонь, жертвоприношения, погребальные и брачные обряды, наблюдения, «которые неизбежно возбуждались процессами труда и всею суммою явлений социальной жизни древних людей» (А. М. Горький), — таковы золотые истоки классической волшебной сказки.

Замечено, что уже у этих истоков возникает мотив чудесного подвига, одоления врага, антагониста, супостата в самом разнообразном обличье. И как бы ни изменялась потом сказка под влиянием изменяющихся общественных отношений (окончательно как жанр она сформировалась в эпоху феодализма) какие бы новые персонажи и коллизии ни вбирала в себя, главным её смыслом всегда оставался подвиг. «Подвиг — это действие, требующее наивысшего напряжения всех физических и духовных сил героя, позволяющее ему одержать верх над происками и сопротивлениями антагониста, преодолеть его злую волю, это не только богатырский подвиг змееборца, но и стойкость и добродетель гонимой падчерицы, и бесстрашная находчивость Ивашки, спасающая его от ведьмы, и, наконец, ум смелость, присутствие духа, которые помогают герою поздних сказок наити выход из нечеловеческой ситуации, в которую намеренно ставят его царь-антагонист или коварная царевна… Подвиг — это всегда действие ради торжества добра над злом»[99].

На первый взгляд может показаться, что героические сказки несколько однообразны. Схожие герои и злодеи (Иван-царевич и его братья, Баба Яга, Кощей), сходные ситуации (поиски похищенной невесты, единоборство с посланцами темных сил и т. д.), одни и те же словесные обороты («Конь бежит, спотыкается, трава к земле пригибается»). Но однообразие это кажущееся. Вспомним, что повторы, устойчивые образы и сравнения — краеугольные камни народной поэзии. Они огранены временем. Тут ни убавить, ни прибавить — все дышит гармонией и мерой, все емко, возвышенно, а главное, художественно достоверно. Народ ничего не выдумывал. Народ рассказывал только о том, чему верил, и потому даже в сказаниях своих о чудесном с верным художественным тактом остановился на повторениях, а не дал своей фантазии произвол, легко переходящий должные границы и увлекающий в область странных, чудовищных представлений, как верно подмечено ещё А. Н. Афанасьевым. Подчеркнем: представлений чудовищных, безобразных. Между тем граница, черта, разделяющая чудовищное, безобразное, по одну сторону, и страшное, ужасное — по другую, порою необычайно тонка. Но народ-сказитель всегда явственно различает эту черту внутренним зрением, тем недреманным оком души, имя которому — сострадание.

Какие бы невероятные события ни происходили в сказке, зло и неправда должны быть в ней наказаны, уничтожены, посрамлены. Словно герой античных трагедий, сказочный герой (как правило, это обездоленный младший сын) становится «воплощением социальных сил, защищающих справедливость» (Е. М. Мелетинский). Он начисто лишен всякой пошлости, зубоскальства, слащавости, сентиментальности, иронии. Ведь его жизненное предназначение — наказание порока, низложение зла.