Боткин - [2]

Герцен по возвращении из ссылки особенно близко сошелся с В. П. Боткиным. В книге «Былое и думы», вспоминая о боткинском кружке. Герцен писал: «Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде, ни в высших вершинах политического мира, ни на последних маковках литературного и аристократического».

П. В. Анненков в своей книге «Замечательное десятилетие» тан описывает Василия Петровича Боткина: «Я нашел в Боткине молодого человека в красивом парике, с чрезвычайно умными и выразительными глазами, в которых меланхолический оттенок постоянно сменился огоньками и вспышками, свидетельствовавшими о физических силах, далеко не покоренных умственными занятиями. Он был бледен, очень строен, и на губах его мелькала добродушная, но какая-то осторожная улыбка, — словно врожденный его скептицизм по отношению к людям сохранял над ним свои права и в области безграничного идеализма, в котором он тогда находился».

В сороковых гадал Петр Кононович Боткин сдал половину бельэтажа своего дома Тимофею Николаевичу Грановскому. Грановский, профессор истории, был славой Московского университета. Влияние его на молодое поколение было огромным. «Грановский был доступен во всякое время, не отталкивая никого, никогда, проникнутый весь наукой, посвятив себя всего делу просвещения и образования… — он считал самого себя как бы общественным достоянием, как бы принадлежностью всякого… к нему, как к роднику близ дороги, всякий подходил и черпал живительную влагу…» — писал о нем И. С. Тургенев, а Герцен утверждал:

«Его сила — была не в резкой полемике, в смелом отрицании, а именно в положительном нравственном влиянии, в безусловном доверии, которое он вселял…»

Вокруг Грановского группировались лучшие, передовые люди. Для них он как бы заменил своего умершего друга Станкевича. Скоро оба кружка на Маросейке слились.

По описанию поэта Л. Л. Фета-Шеншина, часто бывавшего у Боткиных на Маросейке, дом походил на большой комод с бесчисленными ящиками и отделениями. В каждом ящике-закоулке шла своя обособленная жизнь.

В то время, когда в бельэтаже у Василия Петровича и Грановского собирались лучшие умы России, на антресолях в небольших душных комнатушках, где помещались детские комнаты и спальни взрослых, перед темными ликами угодников тонко позванивали золоченые цепи, желтели, колеблясь, язычки лампад; перед старинными иконами молились женщины большого боткинского гнезда. Здесь же на жестких диванах укладывала спать младших мальчиков. В одной из этих комнатушек вместе с братьями Петром и Дмитрием жил Сережа Боткин.

Он родился 5 сентября 1832 года.

Петр Кононович от двух браков имел 25 детей, в живых осталось 14: 9 сыновей, 5 дочерей. Сергей был одиннадцатым ребенком из живых. Мать его Анна Ивановна, из рода купцов Постниковых, пошла за многодетного вдовца, на сирот, которые и росли вместе с рожденными ею детьми.

Из неопубликованной «Семейной хроники», написанной женой С. П. Боткина — Е. А. Боткиной, мы узнаем, что раннее детство Сергея Петровича протекало в обычных по тому времени условиях быта московского купечества. «Домашняя обстановка, особенно в отношении детей, была суровая. Отца боялись. Он был, в сущности, добрым человеком, но никогда не баловал детей, считая это вредным. Он хотел, чтобы они добивались своего места к жизни, как он сам — настойчивым трудом. Человек, плохо выполняющий свои обязанности, в рассуждении Петра Кононовича выглядел человеком бесчестным, пропащим, на которого жаль было тратить деньги, слова н время. От детей своих он требовал не только трудолюбия, но и уважения к чужому труду. Если кто-нибудь из младших детей проливал суп на скатерть, отец очень сердился и со словами: „Уважай чужой труд!“ — отсылал виновного от стола, безжалостно оставляя его без обеда. При отце младшие дети никогда рта не раскрывали, да н некоторые из старших робкого характера держали себя с ним приниженно».

Но, видимо, эта «родительская строгость» проявлялась лишь в первые годы жизни Сережи, так как друг его школьных лет Белоголовый уже так описывает семью Боткиных: «…все многочисленные члены этой семьи поражали своей редкой сплоченностью; их соединяла между собой самая искренняя дружба и самое тесное единодушие. На фамильных обедах этой семьи… нередко за стол садилось более 30 человек, и все своих чад и домочадцев; и нельзя было не увлечься той заразительной и добродушной веселостью, какая царила на этих обедах; шуткам и остротам не было конца; братья трунили и подсмеивались друг над другом, но все это делалось в таких симпатичных и благодушных формах, что ничье самолюбие не уязвлялось и все эти нападки друг на друга только еще яснее выставляли нежные отношения братьев. Друзья каждого из братьев с самым теплым радушием принимались всеми остальными и вскоре делались своими людьми в этом почтенном доме».

Первая учительница Сережи Боткина никак не могла научить его читать. Старик отец держал за это сына в черном теле, не любил за нерадивость и часто говорил: «Что с этим дураком делать? Одно остается — сдать в солдаты!»

«Нерадивость» мальчика объяснялась просто — он увлекался библиотекой брата. Лишившись в семилетнем возрасте матери, Сережа все больше привязывался к старшему брату Василию. Тот жил отдельно от семьи, и мальчик, удирая из «большого дома» к брату во флигель, целыми днями просиживал, рассматривая богато иллюстрированные издания, перелистывая страницы книг.