Бостонцы - [59]

Однако спустя пять минут, он понял, что уйти он хочет ещё меньше, чем жениться на миссис Луне. Ему хотелось услышать больше о девушке, которая жила с Олив Ченселлор. Что-то пробудилось в нём – прежнее любопытство, полузабытое воспоминание – едва он услышал, что она вернулась в Америку. Он неправильно понял то, что сказала миссис Луна почти год назад, о поездке сестры в Европу. Он решил, что она уедет надолго, что мисс Ченселлор, вероятно, хочет увезти маленькую пророчицу подальше от её родителей, а возможно и от стрел Амура. Значит, без сомнений, они хотели изучить женский вопрос, используя все возможности, которые могла предложить Европа. Он не много знал о Европе, но был уверен, что там вполне хватает возможностей. Отъезд мисс Ченселлор и её молодой компаньонки уже вошёл у него в ранг привычных, но довольно забавных воспоминаний. Его жизнь, в общем, не была богата событиями, и тот короткий эпизод с визитом к странной, умной и своенравной кузине, и вечер у мисс Бёрдси, и проблеск света, повторившийся на следующий день, в лице странной, красивой, смешной рыжей молодой improvisatrice, разворачивался в его памяти подобно страницам интересной фантастической книги. Эти страницы поблекли, когда он узнал, что эти девушки уехали на неопределённое время в неизведанные земли. Это известие вывело их из его поля зрения, исказило перспективу, снизило их актуальность, так что в течение нескольких последних месяцев, он слишком сильно беспокоился о своём деле и был слишком слаб духом, и потому вовсе не думал о Верене Таррант.

Тот факт, что она вновь вернулась в Бостон, представлялся ему важным и приятным. Он понимал, что это странно с его стороны, и это понимание заставило его немного притвориться. Он не стал надевать свою шляпу, чтобы уйти, а продолжил сидеть на стуле, готовый быть учтивым с миссис Луной столько, сколько сможет. Он вспомнил, что всё ещё ни разу не спросил её о Ньютоне, который в этот час поддался единственному влиянию, способному укротить его, и спал сном младенца, пусть и не слишком невинного. Рэнсом исправил эту досадную оплошность вопросом, побудившим хозяйку дома разливаться соловьём на предложенную тему. С тех пор как Рэнсом оставил их, у мальчика было множество учителей, и нельзя сказать, что его образование никак не продвигалось. Миссис Луна с гордостью рассказывала, как учителя сменяли друг друга: если мальчик не мог расправиться с уроками, он расправлялся с учителями, и она была рада, что дала ему такую возможность. Рэнсом завершил этот дипломатический манёвр спустя десять минут, и вновь вернулся к молодым леди из Бостона. Он поинтересовался, почему, учитывая их агрессивную программу, ничего о них до сих пор не слышно и отголоски красноречия мисс Таррант пока не достигли его ушей? Неужели она ещё не выступала на публике? Или просто не собиралась искать сторонников в Нью-Йорке? Он надеялся, что это не означает, что она решила сдаться.

– Прошлым летом, на Женской Конвенции не было похоже, что она сдалась, – ответила миссис Луна. – Или об этом вы тоже забыли? Я не говорила вам, какую сенсацию она произвела там, и что я слышала об этом из Бостона? Вы хотите сказать, что я не давала вам тот номер «Транскрипт» с репортажем о её великой речи? Это было буквально перед тем как они отплыли в Европу: она уехала с почестями и в вспышках фейерверков.

Рэнсом запротестовал, что никогда до этого момента не слышал об этом, и после того как они сопоставили даты, обнаружилось, что это произошло как раз после его последнего визита к миссис Луне. Это, конечно же, дало ей повод сказать, что он обошёлся с ней даже хуже, чем она помнила. Она была уверена, что они разговаривали о внезапно свалившейся на Верену славе. Очевидно, она спутала его с кем-то. Это было вполне возможно, – он не строил иллюзий, будто занимает в её мыслях какое-то особое место, тем более, что она могла бы двадцать раз умереть, прежде чем он пришёл бы к ней сам. Рэнсом не поверил, что мисс Таррант стала знаменитой. Ведь если бы она стала знаменитой, о ней должны были написать нью-йоркские газеты. Он не встречал там её фотографий и не припоминает, чтобы сталкивался с каким-либо упоминанием о её подвигах на Женской Конвенции в прошлом июне. У нее, несомненно, была определённая репутация в родном городе, но это касается дела полуторагодовалой давности, и ведь уже тогда ожидалось, что она обретёт национальную славу. Он был готов поверить, что она вызвала некоторый подъём в Бостоне, но он бы не придавал этому большого значения, пока во всех магазинах не начали бы продажу её фотографии. Разумеется, такое дело требует времени, но он считал, что мисс Ченселлор собиралась продвигать её быстрее.

Если он начал возражать ради того, чтобы заставить миссис Луну рассказать больше, то результат превзошёл самые смелые его ожидания. Ему действительно не попадалась никакая информация о выступлениях Верены в прошлом июне: иногда газеты казались ему такими идиотскими, что он целыми неделями даже не смотрел на них. Он узнал от миссис Луны, что это вовсе не Олив прислала ей тот номер «Транскрипт» и письма, в которых содержался подробный отчёт об этой конвенции. Она была обязана этим некоему другу-мужчине, который описывал ей всё, что происходило в Бостоне, и даже что каждый из жителей ел на обед. Не то чтобы ей так уж хотелось всё это знать, просто тот джентльмен, о котором она говорила, не знал, что ещё придумать, чтобы ей понравиться. Бостонец не может себе представить, что кому-то не хочется знать подобные вещи, у них это что-то вроде заискивания, – во всяком случае, у этого бедняги. Олив никогда не вдавалась в подробности о Верене. Она считала сестру слишком легкомысленной и знала, что Аделина не поймёт, почему, выбирая себе сердечную подругу, она остановилась на представительнице самых низов общества. Верена была ловкой маленькой авантюристкой и не слишком выгодным приобретением. Но, без сомнения, она довольно красива, если кому-то нравятся волосы цвета кошенили. Что касается её родителей, то они просто ужасны. Это всё равно, как если бы миссис Луна стала близкой подругой дочери своей педикюрши. Поэтому Олив, обнаружив эту страшную правду, решила, что поступая так, делает добро для всего человечества. Хотя, несмотря на её желание поднять Верену из грязи в князи, о реальном классовом равенстве она думает с таким же презрением и омерзением, что и какая-нибудь старая герцогиня. Она должна признать, что ненавидит отца и мать Таррантов. Но, тем не менее, она разрешает Верене разъезжать туда-обратно между Чарльз стрит и той ужасной дырой, в которой они живут, и Аделина знала от джентльмена, который так всё скрупулёзно ей описывал, что Верена проведёт неделю-другую в Кембридже. Её мать, которая недавно болела, хотела, чтобы Верена оставалась там на ночь. Миссис Луна также знала от своего корреспондента, что у Верены было, – во всяком случае, прошлой зимой, – множество поклонников среди джентльменов. Она не могла сказать, как это соотносилось с её идеей о независимости женщин, но была уверена, что это одна из причин, по которым Олив увезла её за границу. Она боялась, что Верена сдастся какому-нибудь мужчине и хотела дать себе передышку. Конечно, такая капитуляция поставила бы в очень затруднительное положение молодую девушку, вещающую со сцены о том, что старые девы представляют собой высшую ступень эволюции. Аделина догадалась, что сейчас Олив полностью её контролирует, если только та не использует поездки в Кембридж как прикрытие для встреч с мужчинами. Эту хитрую маленькую кокетку права женщин волнуют так же, как Панамский канал. Единственное право, которого она добивается, заключается в том, чтобы взобраться повыше, чтобы мужчины могли смотреть на неё. Она останется с Олив, пока та служит её целям, поскольку Олив, как очень уважаемая женщина, может помочь ей выдвинуться и нейтрализовать её низкое происхождение, не говоря уже о том, чтобы оплачивать все её расходы и брать с собой в турне по Европе.