Бостонцы - [17]

– Что ж, боюсь, вы разочаруетесь в Верене, – сказала миссис Таррант, с налётом печального неодобрения, и, подобрав манто, села на краешек стула как бы в ожидании, что кто-то продолжит говорить.

– Это не я, мама, – веско заметила Верена, потупившись.

Со всем уважением к миссис Таррант, требовалось небольшое объяснение действиям молодой леди. Мисс Бёрдси чувствовала это, но ничем не могла помочь, и поэтому удалилась со своей всеобъемлющей открытостью в отношении всех и каждого и с любезным рассказом, в котором вновь фигурировал Абрахам Гринстрит, а поразительные методы лечения доктора Тарранта расписывались во всех подробностях, и в котором успех Верены на Западе был назван, без преувеличений, в которых мисс Бёрдси никогда не была замечена, признанным чудом века новых откровений. Обо всём этом она слышала в подробностях всего десять минут назад от родителей девушки, но её гостеприимная душа уже поглотила и приняла эти свидетельства как свои собственные. И если её отчет был не очень ясным, то в её оправдание следует сказать, что пока никто не мог ничего сказать о Верене Таррант, так как никто ничего от неё не слышал. Миссис Фарриндер была заметно раздражена. По-видимому, она сочла семейство Таррант излишне мифологизированным. Она холодно смотрела на Селаха и его жену, как будто они были компанией фигляров.

– Встань и скажи нам всё, что хотела, – сказал она несколько жёстким тоном девушке, которая молча подняла на неё глаза и затем с такой же нежностью посмотрела на отца. Мужчина, казалось, услышал безмолвный призыв. Он оглядел собравшихся всеми своими зубами и сказал, что все эти лестные намёки его нимало не смущают, поскольку успех, который он и его дочь имели, был абсолютно объективным: он с нажимом произнёс последнее слово. Все только что слышали, как она сказала: «Это не я, мама». И он, и миссис Таррант, и его дочь одинаково уверены, что это была не она. Это некая сила извне говорила через её тело. Он не может сказать, почему его дочь избранная, но, похоже, что это действительно так. Это пробудилось однажды, когда он положил свою ладонь на её руку, чтобы успокоить. Так получилось, что на Западе оно приняло форму выдающегося красноречия. Она легко говорила с высокообразованной культурной аудиторией. Она давно поддерживала движение за освобождение женщин от всех видов угнетения, это интересовало её ещё в детстве. Он мог бы упомянуть, что в возрасте девяти лет она назвала свою любимую куклу Элизой П. Мосли, в честь великой и почитаемой всеми предшественницы женского движения. И сейчас Верена была проводником некой сущности, которой, возможно, и была Элизой П. Мосли. Начав говорить, она уже не могла себя контролировать. Окружающие могут сами судить, насколько это уникальное явление. Вот почему он хотел немного поведать о собственном чаде до того, как дамы и господа услышат её. Если Верена этим вечером настроится на нужный лад, всем будет интересно. Он лишь просил несколько минут тишины, пока его дочь прислушивалась к внутреннему голосу.

Несколько дам заявили, что это доставит им удовольствие, и выразили надежду, что мисс Таррант сегодня в полной готовности. Их тут же поспешили поправить другие, напомнившие, что это не она говорит – и поэтому её готовность не играет никакой роли. А джентльмен добавил, что среди присутствующих должны быть те, кто беседовал с самой Элизой П. Мосли.

Между тем, Верена, полностью погрузившаяся в себя и никак не реагировавшая на публичное обсуждение её мистических способностей, вновь обернулась к миссис Фарриндер и спросила, не скажет ли та что-нибудь, просто чтобы придать ей смелости. К этому времени миссис Фарриндер уже была мрачнее тучи. Она встретила свою очаровательную просительницу с суровостью Юноны. Она не одобряла речь доктора Тарранта, и ей всё меньше и меньше хотелось связываться с этим торговцем чудесами. Абрахама Гринстрита было бы достаточно, но Абрахам Гринстрит уже в могиле. А Элиза П. Мосли не лезла ни в какие ворота. Бэзилу Рэнсому было интересно, наглость или невинность навлекла на мисс Таррант отчужденность и самодовольство старшей леди. В этот момент он услышал, как Олив Ченселлор у него под боком дрожащим от возбуждения голосом внезапно воскликнула:

– Пожалуйста, начинайте! Голос, человеческий голос, – вот чего мы хотим!

– Я буду говорить после вас, и если вы шарлатанка, я вас разоблачу, – сказала миссис Фарриндер, скорее величественно, чем шутливо.

– Я думаю, мы все готовы и будем соблюдать тишину, – заметила мисс Бёрдси.

Глава 8

Верена Таррант встала и вышла к своему отцу на середину комнаты; Олив Ченселлор вернулась на своё место возле миссис Фарриндер, а гости мисс Бёрдси, сгорая от любопытства, расселись по своим местам или расположились вдоль голых стен кабинета. Верена взяла руки отца в свои и на какое-то мгновение замерла, обратившись глазами к присутствующим. Её мать со странным вздохом подвинула ей стул, на котором сама до этого сидела, и Верена, опустив руки отца, села. Она сидела с закрытыми глазами, когда отец положил на её голову свою длинную худую ладонь. Бэзил Рэнсом наблюдал за этим процессом с большим интересом, главным образом, из-за девушки, которая интриговала и забавляла его. В ней было больше цвета, чем в ком бы то ни было из присутствующих; все краски, какие только можно было отыскать во всём этом блеклом, выцветшем обществе, собранном мисс Бёрдси, слились в этой привлекательной, но неоднозначной молодой особе. В её отце, напротив, не было ничего загадочного. Рэнсом возненавидел его с того самого момента, как тот открыл рот. Он был в высшей степени фамильярен и соответствовал своему образу банального авантюриста – насквозь фальшивого, хитрого и вульгарного. Печально было осознавать, что такой человек – отец красивой и хрупкой девушки, которая, очевидно, была довольно умна, независимо от наличия у неё таланта. Её бледная пышная мать, сидящая в углу, была больше похожа на леди. «Хотя леди должно быть стыдно связываться с шарлатаном!» – сказал про себя Рэнсом в привычной уничижительной манере, позаимствованной им из старинной английской литературы. Он встречал таких как Таррант довольно часто в разрушенных войной южных штатах в тяжёлый период реконструкции, и, по его собственному мнению, не раз «вздувал» их на политических дебатах. В глубине души Бэзил был уверен, что Верена всего лишь шарлатанка, и ему казалось справедливым, что миссис Фарриндер придерживалась того же мнения. Никогда ещё ему не доводилось встречать такого странного сочетания: у неё было прелестнейшее, прямо-таки неземное лицо, но при этом она вся была словно освещена искусственным светом, подобно музейному экспонату или члену какой-нибудь театральной труппы, и эта театральность выражалась даже в деталях её одежды. Он бы ничуть не удивился, если бы она вдруг достала кастаньеты или принялась бить в бубен.