Босиком в голове - [33]

В эту самую минуту — так же как и во все прочие схороненные заживо минуты своей жизни — Марта Конинкриик жаждала одного. Некто ей неведомый должен был вихрем ворваться в ее жизнь и, исхитив ее, даровать Марте нечто совершенно иное — нечто умопомрачительное! О том, чем может быть это нечто, она боялась даже помыслить… Супруг ее обычно отсутствовал, она же проводила все свое время в ожидании, словно ей было невдомек, что мир стремительно меняется, а вместе с ним меняется и она. Лишь время вовек пребудет. Марта была одной из многих жертв войны, однако у нее хватало ума скрывать свои истинные чувства от супруга. Скрывать и ждать. Она сидела, сложив руки на коленях, время от времени проводя пальцами по тонюсенькой трещинке, шедшей через всю стену. Уж близок день, когда все трещины их дома разверзнутся, уступив силам земли, и новые машины, торжествуя, превратят очаг их в щебень, сровняют стены с землей…

Яан Конинкриик оборудовал их утлый домик телевизионной системой слежения. Сидя в своем кресле, она могла отключаться от внешнего мира, ограничивая себя миром собственного дома. Из гостиной с ее ажурной хрупкой обстановкой, сверкающими плоскостями буфетов, изумрудом зеркал она могла наблюдать за тем, что происходит во всех прочих комнатах дома. Ряд телевизионных экранов, связанных с телекамерами, позволял ей видеть невидимое — система слежения была продолжением ее чахлой системы восприятия. Из верхних углов остальных пяти комнат их особняка не мигая смотрели ее глаза-камеры. Бледные розово-лиловые портьеры задернуты наглухо, все недвижно, лишь тусклый свет бродит из угла в угол. Когда чувствительные микрофоны улавливали жужжание невесть зачем проснувшейся мухи, Марта подавалась вперед, поражаясь присутствию в ее доме какой-то жизни. Колеса ее сознания были совершенно недвижны, и некому было нажать на педали разума ее. Система слежения тоже издавала слабое еле слышное жужжание, казавшееся Марте чем-то совершенно естественным, — одним из тех звуков, которые сопровождают человека в его земной жизни. Вибрация нервных окончаний. Комнаты были заставлены мебелью, а на стенах висели десятки зеркал самых разных форм и размеров и аккуратные взятые в рамки картины. Дети гуляют по полю. Это были любимые картинки ее детства, она видела их все разом на экранах своих мониторов. Порою Марта щелкала выключателем и дрожащим голосом обращалась к пустым комнатам:

— Яан, ты где? Папа, папа, иди сюда!

С недвижного бастиона своего резного кресла она следила за жизнью дома. Все здесь было недвижно, но в самой этой недвижности она ощущала сильнейшую вибрацию жизненного начала, которая была столь мощной, что ей приходилось бороться с нею, так, чтобы она не стала явной для посторонних глаз. Она услышала, как внизу зазвенели ключи и залязгали щеколды их хитроумных запоров. Это он. До того момента, когда он появится здесь, пройдет уйма времени, она успеет принять другой образ, образ живой. Тысячелетие проходило за тысячелетием, а ключи продолжали скрежетать в замочных скважинах, о чем извещали ее микрофоны всех пяти комнат. Она легко соскочила с кресла, встретилась взглядом с каждым из своих отражений в веренице зеркал и, проскользнув в туалет, заперла за собой дверь, одновременно дернув за ручку унитаза. Этот звук должен был убедить его в том, что она нормальная, что она осталась такою же, какою была и всегда. Обычная земная женщина. Вода гневливо зашумела. Когда-нибудь она затопит весь этот дом.

Каждый раз, когда он возвращался домой, он слышал этот звук. Он повесил свою мокрую куртку на вешалку, повернулся к двери и обнял свою жену, безмозглое ее тело. Его губы коснулись сухих плотно сжатых губ Марты, провели касательную к упрямому их изгибу. Он вошел в комнату, и мебель задрожала мелкой дрожью, зоны безмолвия остались в прошлом; тут же с улицы послышалось непристойное хрюканье землечерпалки, рывшейся неподалеку. Кругом какое-то паскудство.

— Что нового?

— Я никуда не ходила. Все дело в машинах. Если сказать честно, то…

— Но ведь нельзя же целыми днями сидеть дома!

— Там так страшно. Даже нарциссы стали…

Он подошел к панели управления телевизионной системой и переключил ее на Брюссель. И тут же от экранов повеяло чем-то теплым, живым. Сорванные решетки, какие-то окна. Наплыв. Камера словно под водой — похоже, у оператора трясутся руки, — все смазано. В отличие от Германии здесь до сих пор существует какое-то правительство. Страна не то чтобы процветает, но живет полноценной жизнью. Да, да — это же конкурс красоты! Гордо вышагивающие девицы в бикини — огромные бюсты, такие же огромные задницы, здесь же куча старух — лет по семьдесят, не меньше — дряблые, безобразные тела, морщины. Вон как одна из них вопит, наверное, приза требует. Со всех сторон безумные толпы. Оркестр. Играет — нет, нет, конечно же, это не «Пункт Икс»! Он посмотрел в лицо Марте, улыбнулся и взял со столика сложенную вчетверо газету. Неистовство звуков, а ведь комната ее толком-то и проснуться еще не успела…

— Я смотрю, ты даже и в газету не заглядывала.

— У меня на это времени не было. Слушай, Яан…