Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [25]

Что за смесь чувств полыхала на Вашем квелом лице! И как будто в Ваших глазах тускло колыхнулся мужской энтузиазм!

Как он смотрел в глаза, как бог! Взгляд его проникал в мое сердце.

Да, синтетика погубила любовь, и одичание сердец достигло предела.

Фу-ты, туда же, выбросила добротный овечий тулуп и вырядилась в проститутскую синтетику, чтоб ее волки разорвали!

Маэстро сидел на высоком кресле с гордым трагизмом Уильяма Фолкнера, положив нога на ногу в темных суконных тапочках 37 размера, со стоптанными задниками и столетней въевшейся пылью. Увидев меня, он иератическим жестом вскрыл конверт моего давнего хулиганского письма, надел круглые очки и, прочитав, подшил его в скоросшиватель с надписью «ЛИКИ ЖЕНСКОЙ ГЛУПОСТИ»… Видимо, доконали его стервы жестокими глупостями. Какое сверхчеловеческое внимание сейчас уделяется любовным письмам трудящихся вышестоящими инстанциями! Вот и он в отместку завел на женщин персональное дело!

— Тяжело быть знаменитостью? — спросила сочувственно я, никогда не ведавшая тяжелого бремени мирской славы, и облизнула шершавые, как шлак, губы. Отныне мое сердце навеки заперто от мужчин надежным замком. Но как тяжело будет сердцу вечно стучать со свинцовой пулей!

Сказание о своих бабьих бунтах и мутаниях, написанное самою судьбою, принесла я к маэстро, чтобы пробиться в забронированные отечественные журналы. И что же? Эти магические рассказы превратились в серых мышей и высыпались из портфеля и утекли по отдушинам! Не рассказы вы, а мышки! Ищите, ищите свое мышачье счастье в московских квартирах, ведь московские мышки по праву столичных живут лучше всех мышей в государстве и жрут, и жрут апельсиновые корки из Марокко! Но я найду на вас управу — сиамскую голубую кошку.

А на нас — производителей отечественной макулатуры — Виссариона Григорьевича Белинского! Неистовый задал бы перцу газонной прозе! Не то что наши кафедральные гуси-лебеди летают-плавают в рефлексирующих калошах!..

И вот загорелся-таки священный и неприкосновенный Пожар в современной литературе. Только и слышны вопли: «Пожар!», «Пожар!». Читатели загорелись на пепелище и поползли на Плаху, прыгают вниз головою в Котлован!..

А сколько миллионов тонн мелованной бумаги сгорело на макулатуру Лжелауреатов?! Только поджигать умеют.

Среди десяти тысяч титанических членов Союза писателей нынче нету ни одного живого лауреата Нобеля. Вот такая шедевральная Картина, такой Печальный детектив царит в сфере космического Духа.

Я — женщина, членство мне — что слепому Солнце. Обойдусь и без предисловий недоступных знаменитостей, пока выклянчу — двадцать первый век нагрянет! Напишу-ка самой себе предисловие:

УРА! УРА! Какой оригинальный марал! Хватайте камни крупные — и по рогам!!! Не промахнитесь, номенклатурные орлы!!!

Маэстро недоуменно скользнул по желчному плевку, по мышам, высыпавшим из портфеля, но душа его блуждала по лабиринтам Библии: «Да, видел я все дела, какие делаются под солнцем, детка, и все суета сует и томление духа!» — снисходили глаза.

Я сама сбежала бы от своего угрюмого избранника вслед за юркими мышами, но для чего огромна я, как Сэмбэр! Таких дыр в писательских домах не бывает, чтоб не эмигрировали продажные твари!

Пророк ли сидит со своими мировыми раздумьями, окаменев от сосредоточенности? Сжатые губы слепились в тугую змеиную усмешку-гримасу, чтобы всуе не вымолвить ничтожного слова житейской мудрости.

Эх, хорошо ему — персидскому Шахрияру, а каково Шахразаде с пустою папкой?! В юбке шумит ветер, а голова на плахе! Как же собрать серых-сереньких мышей с помощью мышеловки? На приманку кладу душистый, пряный, извивающийся русый волос из подмышки. Стыдище!

Тревожит ли его влажная тень солнцелунной Мадонны?

Боже мой! Мало ли на свете фантастических женщин, отмеченных знаками таинственной космической благодати!

Демонические очи маэстро полыхают черным пламенем— это от духовной малярии сгорает его бренное тело— низкопробный ГСМ (горюче-смазочный материал), рождающий молнию мысли!

— Зачем же быть таким праведным? — спросила я с робкою жалостью к нему.

— Стой! Куда ты прешь, пьяная баба?! Земля закрыта на переучет. Всю обворовали! — заорал он грубо, еще не утративший мужского начала, и превратился в белый скелет с огромными гуманоидными глазами покойного киноактера Владислава Дворжецкого!

Вся гуманная мудрость земной цивилизации светила мне из его огромных глаз, и мое сердце с засевшею в нем пулею сочилось кровью.

Я бросилась на колени за великою милостыней любви и бесстрашно прильнула губами к шершавой кисти, трещины ее были забиты вековечною перемолотою пылью с домашних тапочек.

И в решающий момент бытия меня подвел проклятый хронический бронхит, превративший мою носоглотку в тончайший барометр, способный уловить дуновение пылинок, — я взорвалась чихом, как бомба.

— Зачем, корова?! — яростно заорал скелет, как буйнопомешанный, и, весь содрогнувшись, с размаха треснул меня по лицу!

В смертельном ужасе я закрыла лицо руками.

— Доломилась ты, рваная сука! Впредь не утомляй! — крикнул Господь и плюнул мне в глаза через пробоину-дыру в синей стали небес.