Бортовой журнал - [50]

* * *

О хомячке.

У моего брата Валеры жил хомячок.

Вернее, хомячиха.

Маленькая такая, аккуратненькая.

Жила она в стеклянной пятилитровой банке. Туда ей положили много ваты, и она наделала в этой вате множество ходов с ответвлениями – здесь у нас спальня, а здесь кладовая, туалет.

Когда я пришел к брату в гости, он сразу же меня спросил: «Хочешь, хомяка покажу?» – и он сейчас же снял банку со спящей в ней хомячихой с полки и поставил на стол.

Потом он быстро и резко перевернул банку – обалдевшая хомячиха вывалилась вместе с ватой. Всё у нее смешалось – и запасы, и говно.

«Правда, забавный?» – спросил меня мой брат, а хомячиха тем временем, оценив произведенный им погром, села на задние лапы и заорала во все горла: «В-ааааааааа!»

* * *

О Лобыче.

Я встретил Лобыча в аэропорту. Мы не виделись десять лет, но я почему-то отвернулся и сделал вид, что не узнал его. Он меня тоже не узнал.

Я потом подумал, что всё это из-за того, что я не знаю, обрадуется ли мне Лобыч или нет. В училище мы были в неплохих отношениях, но, все-таки, десять лет прошло.

Лобыч – это кличка. Всё из-за фамилии Лобов.

Он тогда у нас идиотом считался.

Если на лабораторной работе по органической химии в предписании говорилось: «Не доводите шарик кипящего эфира до вот этой точки!» – Лобыч обязательно его доводил до с сияющими от восторга глазами, а потом всё взрывалось к такой-то матери, и я, стоящий рядом, еле успевал нырнуть под стол.

А еще Лобыч любил на лабораторной по неорганической химии всё сливать в сливную плошку и наблюдать за тем, как, побурлив, смесь меняет цвет – с бурого на зеленый, а потом – на желтый, а потом это всё еще раз потемнеет, да, кя-як жахнет с шипенем, и всё его, Лобыча, форменное белье – в пегую дырочку – прожжено.

Причем, Лобыч прожигал так не только свое белье, но и мое – я-то всё время оказывался рядом.

А теперь мы встретились с ним в аэропорту, и я отвернулся.

Что-то мне от этого не по себе стало – неуютно, что ли?

Как-то мне не так– думал я, усаживаясь в самолете на свое место.

Не успел я расположиться, как рядом со мной плюхнулся Лобыч.

– О! – сказал он, широко улыбаясь, – Саня! И ты здесь? Сто лет тебя не видел!

– Привет, бродяга! – сказал я с облегчением. Странно, но хорошее настроение ко мне тут же вернулось.

– Только не взрывай самолет! – попросил я Лобыча.

– Что ж я, совсем дурак, что ли? – услышал я в ответ.

* * *

У мамы моей два кота – кот Бася черного цвета и кот Рыжий. Оба кастрированы, чтоб избежать греха.

С Баси я писал кота Себастьяна. Бася терпеть не может людей, и если его погладишь, то он это место обязательно полижет – шкуру тут пачкают всякие.

Бася понимает человеческую речь. Когда с ним говоришь, смотрит прямо в глаза. Если его похвалить: «Ой, какой ты, все-таки, красивый кот, Бася!» – он выгибает спину, поднимает хвост трубой и трется обо что-нибудь, а потом падает на спину и начинает выламываться, кататься. При этом он следит за тем, чтоб похвалы не заканчивались. Если замолчишь, подойдет и положит лапу тебе на руку – дай, продолжай.

Рыжего Бася терпит, хоть и считает балбесом. Рыжий лезет на руки, трется и мурлычит. Бася презрительно от всего этого отворачивается и уходит.

С ним можно поиграть в ловитки – он бегает по комнате и прячется, а если зазеваешься, то бросается и трогает тебя лапой.

Моя мама любит петь – это у нее от увлечения оперой.

Бася это пение не выносит – сразу же подходит и кусает за руку. Кусает он не больно – просто прихватывает зубами кожу и так держит.

С Рыжим они спят в обнимку. Прежде чем устроиться на ночь, Рыжий Басю вылизывает. Потом Бася лижет Рыжего, затем уже они и заваливаются спать.

* * *

Затевается новый проект. Рабочее название: «Ищу человека!»

Его как-то еще Диоген начинал.

Беру интервью у людей, которые в этой стране смогли что-то спасти, сохранить, построить или приумножить – промышленники, деятели культуры, врачи, спасатели. В общем, мне нужны люди дела. Потом мы их вставим в книжку.

На первое интервью поехал в Петрозаводск. Там, в окрестностях, есть такой городок – Кондопога. В нем – целлюлозно-бумажный комбинат – крупнейший производитель газетной бумаги. Руководит им Виталий Александрович Федермессер – его за глаза здесь называют «дедом». С «дедом» меня обещали познакомить, потому что так просто к нему не прорваться – много посетителей. Да и характер у «деда» еще тот – он уже пятнадцать лет отбивается – сначала от бандитов, потом от «московских товарищей», потом от партий, потом от их представителей – так что он вполне может сказать, что ему некогда.

Меня с ним должен познакомить Александр, который сначала меня представит своему другу Андрею, а тот представит «деду».

Едем мы на машине, а это от Питера шесть часов в одну сторону. Водитель Толик гонит со скоростью сто двадцать пять.

«А помедленнее нельзя?» – «Нельзя! Иначе будем ехать часов семь!» – то есть, езда с препятствиями, с обгонами, с выездом на встречную полосу.

Под самым Петрозаводском нас останавливает ГАИ. Каждая такая остановка – сто рублей.

ГАИ здесь стоит рядом с кладбищем, наверное, из уважения к мертвым.

Андрей руководит чем-то вроде медицинского центра реабилитации ветеранов различных войн. Симпатичный парень и центр у него выглядит лучше питерских заведений подобного рода и возит его пенсионер-водитель на «Жигулях». Этот на своей тарахтелке тоже держит больше ста километров в час.