Бортовой журнал - [40]
Не то что мы.
Хотя, наверное, никто одиночества не выдерживает. Да и незачем его выдерживать. Это я так.
От одиночества холодно спине. Мне часто было холодно спине.
Может быть, поэтому я теперь рад каждой улыбке?
В коридоре я его ловлю, цапаю в объятья:
– Ты меня извини, ладно? – Он смотрит в сторону и кивает– есть мир. Не хочется его отпускать, поэтому заводим с ним возню: – Жми папку! Души папку! А сильней можешь? Кто ж так душит? – И вот мы уже оба красные, распаренные, смеемся.
А потом к нему приходят друзья.
При друзьях он говорит со мной грубовато: «Когда приду, тогда и приду! Иду куда надо!» – Я понимаю, что это все бутафория, что ему надо выделиться среди друзей, показать чего-то там, я все понимаю, но мне обидно. Это похоже на предательство – пришел кто-то, а ты тут устраивал, согревал углы, а он пришел – и опять ветер по комнатам.
Хотя, наверное, это не совсем предательство – никто же не рассчитывает на то, что он всю жизнь будет за нас цепляться, когда-то надо и самому совершать ошибки – просто почему-то понимаешь, что комната может опустеть.
Вдруг это становится ясно. Очевидно.
Я – такой большой и сильный – готов к пустоте?
Конечно, я готов, конечно! Да! Пожалуйста, хоть сейчас!
Он ушел, дверь закрылась, и я остался один – ну что, как тебе?
Да нормально мне, нормально. И все у меня хорошо. Сейчас займусь чем-нибудь…
А ночью он может не прийти домой.
Я сказал как-то жене:
– Не вскакивай! Не пришел, значит, не пришел! И все тут! И чтоб не звонила всем его знакомым! Никому! Мы сейчас ляжем спать и отлично выспимся. Это его жизнь. Ты ее за него не проживешь!
Ложимся и смотрим в потолок.
– Как ты можешь спать? – говорит жена – А вдруг чего?
– А вдруг чего, значит, будем рыдать, пока не отрыдаемся!
Пришел с семь утра, шумный, возбужденный – жена вспорхнула, кормит, кормит, расспрашивает, кормит.
Я не встаю – не мое это дело.
Потом он ложится спать – спит через пять минут.
Я для верности жду еще десять минут, потом осторожно вхожу к нему в комнату – спит, бродяга.
Я долго могу смотреть на него спящего. Не знаю почему. Так. Наверное, потому что в это время мы не ссоримся.
Он поразительно много ест. И еще он часто ест. И еще я люблю смотреть на то, как он много и часто ест.
Никогда раньше не думал, что мне это будет доставлять удовольствие – вот ведь, надо же, ест!
И маленький какой-то, щупленький… Саня, ну-ка, напряги мышцы!» – да нет, мышцы вроде есть.
Неужели я был такой же худючий?
– Ты бы проверил, как он учится. – Это жена.
– Я не буду проверять, как он учится! – это я.
– А может, он вообще не ходит в университет!
– Хорошо, я проверю! Саня! – зову его из другой комнаты. – Ну как? Иди сюда!
Приходит.
– Саня, ты учишься?
– Учусь.
– Точно учишься?
– Точно!
– Ты в университете учишься?
– В университете.
– Ничего не путаешь?
– Ничего не путаю.
– Ладно, иди!
Он уходит, а я говорю жене:
– Я проверил. Он точно учится! Вечером он нам говорит:
– Пойдемте поговорим! – и мы идем в его комнату говорить. Там мы выключаем свет– кто же на свету говорит – и начинаем болтать: он нам рассказывает о современной музыке, а мы ему о всякой ерунде – о Гомере, например.
Я им пробовал читать Гомера вслух – минут через десять дружный храп.
Потом начинаем делать друг другу массаж – спины, головы – у всех чего-то там разболелось за день. При этом я обязательно говорю, что взаимное вычесывание и поиск насекомых необычайно укрепляют отношения в стае, и меня с позором удаляют, брыкаясь.
Я ухожу и думаю о том, что в моем детстве всего этого не было.
Как-то всем было некогда, и нас редко даже по голове-то гладили.
Все целый день были на работе, а потом приходили, и им было не до нас.
Разве что бабушка с нами возилась – кормила, кормила, кормила.
Детство – как непрерывная еда или поиски еды.
А отец – из него трех слов было не вытянуть.
После его ухода мать получала на нас алименты – сто рублей, но только до моих восемнадцати.
Потом я ушел в училище – одним ртом меньше.
– Он мне грубит! – говорит жена.
– Да, я знаю, – говорю ей я.
– И что делать?
– Ничего. У него есть родители, и поэтому он не знает, как это хорошо, когда у тебя есть родители. Сделай вид, что обиделась. Только на самом деле не обижайся, ради Христа. Только сделай вид. Сам придет. Не совсем же он дубина.
– Спасибо, утешил.
– Приходите еще.
– Между прочим, своим родителям мы не грубили.
– Это вы в запамятстве себя не помните.
– Ты – точно не грубил.
– Грубо отдирается только то, что липнет. Значит, ко мне никто не лип – вот и некому было грубить. А так иногда хотелось.
– Грубить?
– Нет. Хотелось, чтоб кто-то лип. У него это пройдет. Он взрослеет.
– Ой, скорей бы!
Да. Скорей бы. Повзрослеет-повзрослеет и уйдет, и буду видеться с ним лишь изредка, а пока он, чуть чего, еще говорит: «Только не говорите папе!»
Им-то с деньгами холодно, а у нас и без денег – любви море. Мы же любим друг друга, детей своих. Тут другая искренность.
Насчет старости…
Я услышал как-то от одной своей знакомой: «Чего ты так скачешь, ты же старый!»
Это она больше про себя сказала, потому что меня она задела только пять секунд.
Старый – это внутри пустой. Нет там ничего, вот и старый.
Исполненные подлинного драматизма, далеко не забавные, но славные и лиричные истории, случившиеся с некоторым офицером, безусловным сыном своего отечества, а также всякие там случайности, произошедшие с его дальними родственниками и близкими друзьями, друзьями родственников и родственниками друзей, рассказанные им самим.
Книга Александра Покровского «…Расстрелять!» имела огромный читательский успех. Все крупные периодические издания от «Московских новостей» до «Нового мира» откликнулись на нее приветственными рецензиями. По мнению ведущих критиков, Александр Покровский – один из самых одаренных российских прозаиков.Новые тенденции прозы А.Покровского вполне выразились в бурлескном повествовании «Фонтанная часть».
Сборник Александра Покровского – знаменитого петербургского писателя, автора книг «Расстрелять», «72 метра» и других – включает в себя собрание кратких текстов, поименованных им самим «книжкой записей».Это уклончивое жанровое определение отвечает внутренней природе лирического стиха, вольной формой которого виртуозно владеет А. Покровский.Сущность краевого существования героя «в глубине вод и чреве аппаратов», показанная автором с юмором и печалью, гротеском и скорбью, предъявляется читателю «Каюты» в ауре завораживающей душевной точности.Жесткость пронзительных текстов А.
Первый сборник рассказов, баек и зарисовок содружества ПОКРОВСКИЙ И БРАТЬЯ. Известный писатель Александр Покровский вместе с авторами, пишущими об армии, авиации и флоте с весельем и грустью обещает читателям незабываемые впечатления от чтения этой книги. Книга посвящается В. В. Конецкому.
Замечательный русский прозаик Александр Покровский не нуждается в специальных представлениях. Он автор многих книг, снискавших заслуженный успех.Название этого сборника дано по одноименной истории, повествующей об экстремальном существовании горстки моряков, «не теряющих отчаяния» в затопленной субмарине, в полной тьме, «у бездны на краю». Писатель будто предвидел будущие катастрофы.По этому напряженному драматическому сюжету был снят одноименный фильм.Широчайший спектр человеческих отношений — от комического абсурда до рокового предстояния гибели, определяет строй и поэтику уникального языка Александра Покровского.Ерничество, изысканный юмор, острая сатира, комедия положений, соленое слово моряка передаются автором с точностью и ответственностью картографа, предъявившего новый ландшафт нашей многострадальной, возлюбленной и непопираемой отчизны.
Динамизм Александра Покровского поражает. Чтение его нового романа похоже на стремительное движении по ледяному желобу, от которого захватывает дух.Он повествует о том, как человеку иногда бывает дано предвидеть будущее, и как это знание, озарившее его, вступает в противоречие с окружающей рутиной – законами, предписаниями и уставами. Но что делать, когда от тебя, наделенного предвидением, зависят многие жизни? Какими словами убедить ничего не подозревающих людей о надвигающейся катастрофе? Где взять силы, чтобы сломить ход времени?В новой книге Александр Покровский предстает блистательным рассказчиком, строителем и разрешителем интриг и хитросплетений, тонким наблюдателем и остроумцем.По его книгам снимаются фильмы и телесериалы.
Рассказы повествуют о жизни рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. Герои болгарского писателя восстают против всяческой лжи и несправедливости, ратуют за нравственную чистоту и прочность устоев социалистического общества.
Школьники отправляются на летнюю отработку, так это называлось в конце 70-х, начале 80-х, о ужас, уже прошлого века. Но вместо картошки, прополки и прочих сельских радостей попадают на розовые плантации, сбор цветков, которые станут розовым маслом. В этом антураже и происходит, такое, для каждого поколения неизбежное — первый поцелуй, танцы, влюбленности. Такое, казалось бы, одинаковое для всех, но все же всякий раз и для каждого в чем-то уникальное.
Кира живет одна, в небольшом южном городе, и спокойная жизнь, в которой — регулярные звонки взрослой дочери, забота о двух котах, и главное — неспешные ежедневные одинокие прогулки, совершенно ее устраивает. Но именно плавное течение новой жизни, с ее неторопливой свободой, которая позволяет Кире пристальнее вглядываться в окружающее, замечая все больше мелких подробностей, вдруг начинает менять все вокруг, возвращая и материализуя давным-давно забытое прошлое. Вернее, один его ужасный период, страшные вещи, что случились с маленькой Кирой в ее шестнадцать лет.