Бортовой журнал 5 - [12]

* * *

На телеэкране опять дискуссия – армия должна быть профессиональной или по призыву.

Мне иногда задают тот же вопрос. Звонит какая-нибудь девушка и спрашивает.

И всякий раз я ей говорю:

– Вы понимаете, вы спросили меня сейчас: можно ли построить Вавилонскую башню? На что я отвечаю: можно, но только надо, чтоб все люди говорили на одном языке. Но будет ли она в этом случае Вавилонской? И еще: строительство башни предполагает наличие некого алгоритма, программы действий. Все должно быть подготовлено. Это не готовится на ходу. А у нас пока еще даже место не расчищено, но бетон готовы подвезти хоть завтра. Вы понимаете, о чем я?

– Кажется, да, – говорит девушка, и потом долгое время никто ни о чем не спрашивает.

Но через какое-то время звонят снова.

Ребята, армия – это очень много. Я даже не буду говорить о вершинах айсберга, об экономике, политике, развитии общества.

Армия всегда с чего-то начинается. Например, армия Македонского начиналась с фаланги. И здесь я не говорю о строе или размере копья. Я говорю о братстве. Армия – это братство. И над созданием этого братства надо работать. Каждый день.

Да, это Вавилонская башня, но строят ее даже не по кирпичику. Ее строят по песчинке.

Значит ли это, что России не видать своей армии еще тысячу лет?

Если все идет, как идет, то, может, и тысячи лет мало.

А то, что есть, – это не армия. Начнись что – и одна половина прежде всего перестреляет другую.

Какая ж это армия?

Армия – это Суворов. «Сдача в плен или смерть на скалах?» – спросил он как-то у своих ветеранов, и они выбрали смерть. Вот вам и переход через Альпы.

Солдаты не просто верили Суворову, они знали, что он готов грудью защитить новобранца.

Вот это армия. Офицер защищает солдата. И солдат знает, что офицер именно так и поступит.

А если офицер бьет своего солдата палкой, то назавтра он уже не офицер – ему офицеры руки не подадут.

В 1991 году в апреле месяце я ушел в запас. Подал рапорт и ушел. Начались сокращения. Нас вызвал к себе начальник и сказал:

– Подумайте. Никого не принуждаю, но, чтоб не резать по живым людям, те, кто уже выслужил пенсию, могут подавать рапорт!

Я вышел из его кабинета вместе с другими офицерами отдела, постоял в коридоре и снова к нему зашел. Я написал рапорт. В тридцать восемь лет у меня было тридцать лет выслуги. Подводные лодки. Год за два. А потом мне говорили:

– Саня, ты же боевой офицер, зачем уходишь?

На что я отвечал:

– Не хочу стрелять в своих!

К этому времени уже произошли события в Карабахе, Прибалтике, Грузии, уже был Сумгаит.

А своими я считал всех – прибалтов, узбеков, таджиков, грузин, армян, азербайджанцев, чеченцев, татар – всех. Потому что я присягу давал в Советском Союзе.

В 1970 году я поступил в Каспийское высшее военно-морское училище имени С. М. Кирова в городе Баку.

У нас там был устав. Через несколько лет в училище я понял, что устав – это не только правильно, это единственное, что может быть в армии, и что если поступает команда «Газы!» – то противогазы надевают все – и командиры прежде всего.

А капитаны первого ранга по тревоге бежали бегом.

Мы в четыре часа утра делали марш-бросок – пять километров туда и пять назад, приходили в ротное помещение в шесть часов двадцать минут, падали в койки (форму перед этим заправляли, как будто укладываемся на ночь), и спали до семи утра. В семь утра: «Рота, подъем!» – и на физзарядку.

И старший обращался к младшему только на «вы» и «товарищ курсант».

Я на третьем курсе был командиром отделения на первом курсе. И каждый курсант из моего отделения знал, что я всегда приду ему на помощь. Я мог его наказать, но только по уставу:

– Равняйсь! Смирно! Курсант Смирнов!

– Я!

– Выйти из строя!

– Есть!

Но тот же курсант Смирнов знал, что командир отделения прикроет его собой в любую минуту. Не задумываясь. Вот это армия.

И когда нас подняли однажды ночью, для того чтобы отправить в Ливан, мы готовы были отправиться в Ливан – такая система.

А в первый же день службы лейтенантской я сказал матросу:

– Товарищ матрос! Вы давали присягу! Вы служите не мне, а стране! Я тоже служу этой стране. Рядом с вами!

Должен вам сказать, что матрос при этом выпрямился и встал по стойке «смирно». Похоже, кроме меня, ему никто этого не говорил. Шел уже 1975 год, и в это время я уже услышал, как адмиралы при матросах переходят на мат.

До этого не слышал. На флоте все было не так, как в училище.

Но я старался. И мои матросики знали, что если случится какое-нибудь пекло, то я не пошлю в пекло его, пока сам туда не схожу.

Я не потомственный офицер, мне не рассказывали о том, как прапрадедушка пулям не кланялся в Бородинском сражении, но я знал, как должен себя вести офицер.

И я знал, что унижение от старших офицеров младшие не должны сносить.

Да, мне попадало. Да, мне стоило это многих нервных клеток, но иначе я не мог.

Меня так научили. Я считал это не просто правильным, я считал это единственно верным.

Без этого нет армии.

И когда ко мне на лодке пришел мичман, и у него тряслись губы, потому что мы в море, на семидесяти процентах мощности обоими бортами должны были снимать картограмму гамма-нейтронных полей, а прострелы в биологической защите были такие, что при замерах у него шкалы прибора не хватало, то я, видя, что он это сделать не сможет по душевной слабости, взял у него прибор и сказал: