Бородинское поле. 1812 год в русской поэзии - [13]

Что дрогнула твоя коса?

Давно ль, давно ль, страна преславна,

В блаженстве царствовала ты!

Где ж красота твоя державна?

Не тот и взор, не те черты!

Отколь там грусть, где дух великий?

Военный гений твой в слезах.

В густом тумане ратна сила,

Всеобща скорбь слышна в речах,

По лаврам ты идешь уныло!

Где сын твой, где бессмертный вождь?..

Откликнись, вождь наш несравненный!

Осиротел твой меч в ножна́х!

На твой лежащий шлем священный

Уже валя́тся ржа и прах!

Не спишь ли ты в сияньи славы?..

Проснись… Но что?.. Желанья тщетны!

Молчит весь мир на голос мой!

Ссеченный дуб наш кратколетний

Не тмит уже лучей собой,

И шум вокруг лишь в листьях мертвых.

Вот гения блестящий век!

Где ум? где дух? где блеск и сила?

И что такое человек,

Когда вся цель его – могила,

А сущность – горсть одна земли!

И свет и прах он здесь мгновенно,

Но скрытый сей небесный гром

Единым мигом в жизни тленной

Быть может вечности лучом.

О призрак света непостижный!..

1813

Князь Кутузов-Смоленской

Когда в виду ты всей вселенны

Наполеона посрамил,

Язы́ки одолел сгуще́нны,

Защитником полсвета был;

Когда тебе судьбы предвечны

Ум дали – троны царств сберечь,

Трофеи заслужить сердечны,

Усилить Александров меч;

Злодеев истребить враждебных,

Обресть бессмертный лавр побед,

В вратах Европы растворе́нных

Смыть кровью злобы дерзкий след;

Москву освободить попранну,

Отечество спасти от зол,

Лезть дале путь пресечь тирану,

Един основывать престол, —

Не умолчит потомств глагол!

Се мать твоя, Россия, – зри, —

Ко гробу руки простирает,

Ожившая тобой, рыдает,

И плачут о тебе цари!

<1813(?)>

Василий Васильевич Капнист 1758–1823

Видение плачущего над Москвою россиянина, 1812 года октября 28-го дня

Как грохот грома удаленна,

Несется горестна молва:

«Среди развалин погребенна,

Покрылась пепелом Москва!

Дымятся теремы, святыни;

До облак взорваны твердыни,

Ниспадши грудами, лежат,

И кровью обагрились реки.

Погиб, увы! погиб навеки

Первопрестольный россов град!»

Уже под низменный мой кров уедине́нный

Домчался сей плачевный слух.

Он поразил меня, как в сердце нож вонзе́нный

И ужасом потряс мой дух.

Застыла кровь; чело подернул пот холодный.

Как древоточный червь голодный,

Неутолима скорбь проникла томну грудь.

Унынье душу омрачило,

На перси жернов навалило

И пересе́кло вздохам путь.

С поры той, с той поры злосчастной

Повсюду горесть лишь мне спутницей была

И пред очами ежечасно

Картину бедств, и слез, и ужасов несла.

Постылы дня лучи мне стали.

Везде разящие предметы зря печали,

От света отвращал я зрак.

Делящих скорбь друзей, детей, жены чуждаясь,

Как вран ночный в лесах скитаясь,

Душевный в них сугубил мрак.

В едину ночь, когда свирепо ветр ревущий

Клонил над мной высокий лес

И вихрь, ряд черных туч от севера несущий,

Обвесил мраком свод небес,

На берег Псла, волной ярящейся подмытый,

Под явор, мхом седым покрытый,

Тоскою утомлен, возлег я отдохнуть;

Тут в горести едва забылся,

Внезапу легкий сон спустился

И вежды мне спешил сомкнуть.

Мечты предстали вдруг: казалося, средь нощи

Сидел я на краю огнем пожранной рощи;

Вблизи развалины пустого града зрел:

Там храма пышного разбитый свод горел,

Под пеплом тлелися огромные чертоги.

Тут стен отломками завалены дороги.

Медяны башен там, свалясь, верхи лежат

И кровы к облакам взносившихся палат.

Падущих зданий тут зубчаты видны стены;

Здесь теремы к земле поникли, разгромленны,

Могилы жупеля и пепла кажут там

Обитель иноков и их смиренный храм.

Нагие горны здесь до облаков касались,

Как сонм недвижимых гигантов представлялись,

Которых опалил молниеносный гром.

На остовы их там слякался гордый дом.

Тут кровля на шалаш низрынулась железна.

Хранилища, куда промышленность полезна,

Любостяжанья дщерь, а трудолюбья мать,

Избытки дальних стран обыкла собирать,

Стоят опалые, отверсты, опустелы.

Голодны гложут псы здесь кости обгорелы;

На части бледный труп терзают там; а тут

Запекшуюся кровь на алтарях грызут.

Из окон, из дверей луч света не мелькает;

Под пеплом вспыхнув, огнь мгновенно потухает.

Над зданьем тлеющим куряся, только дым

Окрестность заражал зловонием своим.

И кучи сих костров, развалин сих громада

Гробницу пышного лишь представляли града.

Не слышался нигде народный вопль, ни клик;

Лишь вой привратных псов и хищных вранов крик

В сей мертвой ю́доли молчанье прерывали

И слабый жизни в ней остаток возвещали.

Толь страшным, горестным позорищем смущен,

Я сам сидел, как мертв, недвижим, изумлен.

Власы от ужаса на голове вздымались,

И вздохи тяжкие в груди моей спирались.

Безмолвну тишину потряс вдруг громкий треск,

И яркий озарил мои зеницы блеск.

Престрашен, с трепетом к нему я обратился;

И зрю: чертога кров до облак возносился:

Как вихрь из адского исторгся пламень дна;

И развалившаясь граненая стена

Открыла кремленски соборы златоглавы,

Столь памятные мне в дни торжества и славы!

О, какая горесть грудь мою пронзила,

Как узнал я древню русскую столицу,

Что главу над всеми царствами взносила

И, простря со скиптром мощную десницу,

Жребий стран решала сильных, отдаленных!

Как ее узнал я, предо мной лежащу,

На громаде пепла, среди сел возжженных,

Горесть ту несносну, сердце мне разящу,

Смертному неможно выразить словами!

Бледен, бездыханен, я упал на землю.

Слезы полилися быстрыми ручьями;