Борисыч - [2]

Вдруг захотелось спросить, а зачем, собственно что-то делать? Да и причем тут ламы? Ну или, в конце концов, предложить, если совсем заняться нечем, огород завести. Или начать из дерева вырезать что-нибудь. Но я посмотрел в глаза собеседника - глаза синие - и не стал ничего говорить. Он смотрел на меня из мира в котором все это, и огород, и статуэтки деревянные, не решение проблем, а так... глупости о которых не стоит даже думать. Так вот и допили мы чай в тишине. Когда мы вставали из за стола, Борисыч предложил, - Пошли, что покажу. И повел за собой к небольшому сараю, пристроенному к южной стене сторожки. Он распахнул дверь и я увидел в сарае множество разнообразных больших фанерных и жестяных листов. Приглядевшись я заметил и несколько вырезанных из пластика. Сначала казалось, что все они навалены и расставлены около стен в полном беспорядке, но потом, начало казаться, что прядок в них есть, но какой то очень странный, ведомым только их хозяину. Вдоль одной стены сарая проходила пока на которой в беспорядке стояло множество банок с красками. Все банки были старые, с подтеками. А прямо у входа, в ведре стояло около десятка разнообразных кистей залитых водой, чтоб не ссыхались. - Вот смотри, например, - сказал Борисыч, опять таки неожиданно, - видишь этот лист? Он вытащил, заслоняя собой, из сарая громыхающий лист ржавой жести размером примерно метр на два и прислонил его к стене. - Я его из бочки сделал. Днище и верх отрезал, а образовавшийся цилиндр разрезал вдоль и распрямил в лист. Ох и намучался я ним... И он с легкой укоризной, покосился на стоящий в довольно высокой траве лист. - Даже руку поранил. Но это все пустяки. Главное тут ведь что? - и он вопросительно взглянул на меня. Я совсем сбитый с толку смотрел на лист: кое где на нем были видный следы от молотка или кувалды. Я не знал что тут может быть главным. - Главное с любовью все делать. С желанием спасти. Помочь. У меня и на это не оказалось что ответить кроме как кивнуть. И Борисыч подойдя к стене вдруг взял лист и развернул ко мне другой стороной. На ярко желтом, канареечном фоне были изображены рельсы, уходящие в даль, прямо на зрителя несся поезд, вернее поезда видно не было - только кабина, с красными полосами и два огромных голубых прожектора на ней. А на переднем плане - черный силуэт ребенка, видимо девочки с портфелем, силуэт немного похожий на те, что были изображены на старых, послевоенных плакатах. Девочка была изображена в движении, чуть пригнувшись. Ясно было, что она собиралась перебежать дорогу поезду. - Черная он потому что от света смотришь, - сказал Борисыч, видимо имея в виду свет фар поезда. Я не стал выяснять, - а умеет ли он, вообще, рисовать людей, если и рельсы и поезд - все они изображены были как то неумело. Но при этом картина поразила меня своей какой-то отчаянной искренностью и честностью. Старательно выполненный малярной кистью рисунок взрослого человека, он приблизился своей внутренней чистотой к детским рисункам видимо потому, что человек отбросил все эти взрослые сомнения и страхи; "а вдруг не получится", "а вдруг криво выйдет", отбросил свое знание "как надо" и честно нарисовал как умел. Пауза опять была слишком длинной. Чтобы как то нарушить неловкую тишину я спросил Борисыча не отрывая глаз от картины: - Скажите, а вы в армии служили? - Я капитан в отставке, - ответил он. Я мельком взглянул на него. Он, как и я, пристально, словно сам в первый раз видит ее, смотрел на картину. - Поможешь мне ее повесить? - тихо спросил он. Я молча кивнул. - Только сейчас, - он направился в сарай. - Надо в ней дырки пробить. Давай, я буду держать, а ты пробьешь, - уже выходя из него и протягивая мне молоток и большой ржавый гвоздь сказал он. - Пошли.

- Зачем? Ошалело спросил я. - Что зачем? - Зачем дырки. Можно раму. - Ты что, - Борисыч посмотрел на меня как на ребенка - кто же плакаты предупредительные в рамы вешает? И он поднял свою картину, собираясь отнести ее к видневшимся рядом с сараем большой деревянной тюльке. Тут я увидел что по низу картины идет надпись выведенная ярко красной краской. И где он достал такую краску в этой глуши? На картине, слегка неровными буквами было выведено:

НЕ

ПЕРЕБЕГАЙ

ПЕРЕД ПОЕЗДОМ!

Я еще что то хотел сказать, но Борисыч уже нес картину, вдруг оказавшуюся плакатом, к тюльке. - Всегда вот когда рисуешь, всегда хочется, для главной надписи побольше места оставить. - На ходу начал объяснять он мне. - Ведь она суть плаката. Но, увлекаешься, и надпись часто не такой заметной получается, как планировал. Но все равно, видно ведь? Вот ты стой там где стоишь. - Борисыч обернулся ко мне, все еще стоявшему на месте. Поставил жестяной плакат на тюльку. - Ведь видно же оттуда тебе хорошо надпись? - Видно, - кивнул я. - А дальше отойди. Я отступил к забору. - И сейчас видно - громко сказал я. Почти крикнул. - Вот! - Он обрадовано улыбнулся, когда я подошел. Потом положил жесть на тюльку, - вот тут сверху пробей пару дырок и пару снизу. Снизу осторожнее, буквы не задень. Когда все дырки оказались пробиты мы отнесли плакат обратно к сараю. - И куда теперь его? - спросил я, вытирая руки. - Куда теперь их.. - и Борисыч начал вытаскивать из сарая еще и еще плакаты. Везде сюжет повторялся. Один к одному. Но все равно, несмотря на это, я сразу замечал, что каждый из плакатов он рисовал так, как рисуют единственный, как в первый раз. В каждый вкладывал все что мог. Вдруг он вытащил еще плакат - с другим сюжетом. На светло рыжем фоне опять рельсы и поезд. Но, на этот раз, поезд значительно дальше от зрителя. А на переднем плане - край железнодорожной платформы с ожидающим поезда человеком. Человек смотрит куда-то в бок и опять изображен только черным силуэтом. Подпись идет по верху плаката