Борисоглеб - [3]

Готовят уроки они за тем же столом, за которым едят. И вообще читают, пишут. Письменные столы им не подходят, ведь все письменные столы рассчитаны на одного: двоим там ногами не поместиться между тумбами. Мама убрала тарелки, сняла обеденную клеенку, а под ней прикноплена зеленая бумага – и вот уже стол стал как бы письменным. Мама и книжки положила, и тетрадки, чтобы им лишний раз не вставать.

Мама тоже не ходит на работу, потому что из-за таких особенных близнецов у нее много работы дома. Называется такая работа «по уходу», но уходить надолго она как раз и не может. Мама после их рождения переменила профессию, стала машинисткой, берет заказы на дом. У нее быстрые пальчики, и она берет любые срочные заказы. А когда-то до их рождения она была парикмахершей, и не просто, а «мастером-художником в мужском зале», как она всегда повторяет. Ее собирались послать на международный конкурс в Варшаву, а она вместо конкурса близнецов родила.

Отец от них давно ушел, но деньги по закону пока еще платит. До совершеннолетия. Значит, всего один год остался. А дальше – дальше надо бы им самим зарабатывать, чтобы маме меньше портить глаза над почерками заказчиков. Надо самим зарабатывать, потому что на инвалидную пенсию не проживешь. Они – инвалиды самой первой, самой больной группы. Все у них здоровое – сердца, головы, желудки, но они – инвалиды, и каждый из них болен родным братом, вырастающим из бока как громадная опухоль. И такая болезнь неизлечима.

Глеб отодвинул надоевшие тетради.

– Да ну их, неохота уроки делать. Успеем. Давай лучше сыграем.

Играют они иногда в шахматы. Доску приходится ставить боком к ним обоим, смотреть неудобно, но столько они терпят неудобств похуже, что о таком и говорить нечего.

– Да ну, – отозвался Борис, – лучше включим телек.

Вообще-то они играют одинаково, но Глеб чуть-чуть лучше. Непонятно почему. Так что Борис соглашается играть не так уж охотно: все-таки приятнее выигрывать, чем проигрывать.

Будь они обычными братьями, Борис мог бы смотреть телевизор, а Глеб пошел бы поискать себе партнера. Но они всегда должны делать одно и то же. Разве что могут читать в одно время разные книги.

Всего лишь год назад Борис думал, что если бы они родились такими же сращенными, но не двумя братьями, а братом и сестрой, все-таки жить было бы интереснее. Протянешь ночью руку, а у нее… Но учительница биологии им объяснила, что такое невозможно, что они по всем генам, ну и следовательно, по внешнему строению как бы один человек, только удвоенный. Учительница биологии, анатомии и физиологии. А сама такая молодая, что хочется изучать анатомию и физиологию прямо на ней…

– Да ну его, этот телек! – уперся Глеб. – И так только сидим и смотрим, как идиоты! Лучше сыграем.

Глеб когда чего-нибудь захочет, ни за что не отстанет.

– Да не хочу я играть! – Борис даже дернулся. – Тоже надоело: цацки переставлять.

Они от мамы научились этому слову, и слово почему-то очень обидное.

Глеб тоже дернулся – в досаде. Он читал когда-то книжку «Отверженные». Они оба читали, но Глебу понравилось больше. Там описано, как раньше каторжникам приковывали ядро к ноге. Чтобы далеко не ушли – с ядром. Но оно хотя бы молчит, потому что железное. А если бы ядро все время спорило? Если бы не просто висело своей тяжестью, но и тянуло бы в свою сторону? Никакой каторжник бы не выдержал! А Глеб должен терпеть.

– А жрать тебе не надоело?! А спать?!

Такие внезапные вспышки бывают у обоих. У Глеба – чаще. Хотя и не разобрать иногда, с кого началось. Тем более, сразу передается от одного к другому – через кровь.

– С тобой на боку – надоело! Торчишь из меня – как чирей!

– Это ты торчишь! Как рак. Рак и есть.

И не разойтись по своим углам.

В такие минуты каждый инстинктивно тянет в свою сторону, – пока не сделается больно в средостении.

Глеб уперся щупальцем в шею Борису, тот в ответ схватил своим щупальцем брата за подбородок.

– Гнилой мешок!

– Прыщ идиотский!

– Пузырь!

Они не ходят во двор, не знаются с уличными мальчишками, потому и ругаются не очень умело. Но оттого еще более зло.

Вбежала мама. Она оказалась в одной рубашке. Наверное, переодевалась, когда услышала крики. Братья уставились на нее – и забыли про свою дурацкую драку.

Рубашка была почти прозрачная, мама казалась в ней особенно молодой.

– Мальчики! Мальчики! Чего вы?!

– Да ну! – сказал Борис, уставившись на мамины ноги.

– Это все он! – не удержался наябедничать Глеб, хотя тоже глядел на маму разинув рот.

– Нельзя вам ссориться, мальчики! Вы что? Вы должны всегда дружить! А как же иначе?

– Это все он, – повторил Глеб.

В другой момент Борис бы доспорил. И потому, что Глеб врал: ведь сам же все начал; и потому, что не любит ябед. Но сейчас он глазел на маму в короткой рубашке – и ему было не до спора.

– Не бойся, Мышка. Ну просто поговорили между собой, – необычным горловым голосом сказал Борис. – Давай теперь говорить вместе.

– Ничего себе – «между собой»! Мне в той комнате слышно. Я сначала подумала, телевизор.

Весь мир они узнали через телевизор. Не выходя из дома совершили несколько кругосветных путешествий.

– Мы бы и могли говорить – в телевизоре! – воскликнул Борис, осененный идеей. – И все бы смотрели. Больше чем на Ельцина.