Борис Парамонов на радио "Свобода" 2011 - [10]

Центральная часть графического романа – «Главный вокзал». Алоис Небель теряет работу и приезжает искать справедливости у пражского железнодорожного начальства. Декабрь 1989 года, коммунизм рушится, Вацлава Гавела избирают президентом Чехословакии, и обитатели главного вокзала – нищие, проститутки и пьяницы – встречают новый год и новую жизнь. Новая жизнь начинается и для Алоиса Небеля, который знакомится на вокзале с туалетчицей Кветой. Повесть о маленьком человеке и большой истории нравится чешским зрителям: я смотрел «Алоиса Небеля» на обычном дневном сеансе через несколько недель после премьеры, и зал был почти полон. В московских кинотеатрах на показах нового фильма Андрея Звягинцева в первые дни после ее выхода в прокат тоже были полные залы,  иной раз даже билеты нельзя было купить, а показ «Елены» 6 ноября по Первому каналу прошел с необычайным успехом:рейтинг в Москве — 9%, а общероссийский показатель— 7,4% с долей 19,5%, это очень много. О «Елене» мы уже говорили в октябрьском кинообозрении, и сегодня Борис Парамонов продолжает разговор:

Борис Парамонов: Новый фильм Звягинцева производит сильное впечатление. Очень действенно это сочетание кошмарного сюжета и чрезвычайно сдержанных средств выражения. Звягинцев в этом фильме минималист. Эффект получается тот же, что у Хемингуэя или у Чехова. Из Чехова он напоминает рассказ «Убийство» - редкий у него случай построения сюжета вокруг чрезвычайного происшествия. Чехов говорил, что написав рассказ, нужно выбросить из него начало и конец. То же находим у Хемингуэя: не договаривайте до конца, пусть читатель догадывается, так сильнее. Такая недоговоренность в «Елене» - линия внука. Мы ясно видим, что не сегодня-завтра он сам кого-нибудь убьет или его убьют, и все усилия Елены пропадут втуне. Очень хорошо в сцене драки подростков решен финал: зритель ждет, что кого-то убили, но нет, избитый ожил, зашевелился. Его не сегодня убьют, а Еленин  это внук или кто-то другой – не имеет значения. Жизнь вообще не имеет значения и ценности в перспективе того или иного конца. Само присутствие смерти обесценивает жизнь. Это уже Достоевский, восстающий на злого Бога, создавшего чудо бытия – человека и обрекшего его смерти. Тогда получается, что жизнью руководит не Бог, а дьявол, и лишается смысла вопрос о морали. Смертность, хрупкость человека – соблазн для другого человека, жизнь не имеет укорененности в чисто физическом плане,  и это соблазняет. Выдвигая такую тему, Звягинцев предстает демоническим художником. Он не пугает – но нам страшно. Мы ходим бездны на краю.

Вспоминая прежние фильмы Звягинцева, мы четко усматриваем господствующую его тему. Это – семья, самый устрашающий человеческий союз.  В «Возвращении» это отец и сыновья, в «Изгнании» муж и жена. Но ни в одном повороте семейного сюжета у Звягинцева нет позитивного решения. Семья у него – не дом и крепость, а наиболее опасный способ существования. Семья по определению интимна, поэтому в ней недействительны законы социальности, законы человеческого общества. Семья – источник травм у Звягинцева, у него, в отличие от Толстого,  все семьи одинаково несчастны. Семья и есть несчастье, а значит тем самым несчастье – жизнь, коли она зачинается в семье, а не в пробирке. Звягинцева хочется назвать манихеем, жизнь у него создана злым богом. Этот поистине метафизический масштаб его творчества заставляет видеть в нем крупного художника. Отрадно, что в его лице нынешнее российское художество возвращается к вневременным, вечным темам, всяческий совок перестал уже интересовать серьезных художников.

Я говорил о литературных и философских ассоциациях, вызываемых Звягинцевым. Какова его связь с кино, какая у него прослеживается стилистика? И в «Возвращении», и в «Изгнании» чувствовалось влияние Тарковского. Но в «Елене» Звягинцев напомнил Антониони. Сцена, в которой Елена собирает свою смертоносную смесь, - явная цитата из «, где фотохудожник увеличивает снимок, добираясь до тайны. Но это чисто внешнее сходство, а можно говорить и о глубинном родстве всех подлинных художников. У Антониони искусство предстает чем-то вроде синонима смерти, жизнь исчезает, соприкасаясь с искусством, искусство подменяет жизнь, а значит, каким-то образом ее убивает. У Антониони трупа в кустах не было, его создал художник. Смерть у Антониони, таким образом, - внутренняя структура искусства. У Звягинцева она дается как внешняя сюжетная схема, еще не до конца проникла в структуру его художества, как из русских - у Киры Муратовой.  Так что у Звягинцева есть еще резерв.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24408293.html

* * *

Кеннан - идеолог Холодной войны

Александр Генис: В США вышла книга, равно важная для Америки и России.  Опус крупного историка Льюиса Гэддиса  называется. ''Джордж Кеннан: жизнь американца''  . В ней рассказывается  о выдающемся американском дипломате, бывшем послом США в Советском Союзе и объявленном Сталиным персоной нон грата.

  Уникальность Кеннана в том, что он сперва делал историю, а потом писал о ней. Джордж Кеннан – автор знаменитой ''доктрины сдерживания'', ставшей основой американской внешней политики на всё время Холодной войны. В течение 40 лет эта доктрина определяла мировую политику и служила идейным основанием для таких важнейших международных инициатив, как План Маршалла и образование НАТО.