Борис Парамонов на радио "Свобода" 2010 - [28]

Трюк ''Парамаунт Пикчерс'' в том состоял, что на роль Холли Голайтли – девушки не только с сомнительным настоящим, но и, что называется, с прошлым – была приглашена Одри Хепберн – символ, да и воплощение всяческой чистоты, в чем и состоял ее шарм. Ее брак с Мелом Феррером (князь Андрей в экранизации ''Войны и мира'') считался самым успешным в Голливуде (и действительно, он продлился 18 лет – целая геологическая эпоха для тех мест). Любимым домашним занятием Одри Хепберн было вязание, и в фильме этим же занимается Холли Голайтли, когда у нее вроде как наметился брак с бразильским дипломатом. Но фильм и в сценарии своем значительно отошел от повести.

Вот для этого и понадобились элегантная Патриша Нил и брутальный Джордж Пеппард. В повести мужской персонаж – просто рассказчик, сосед Холли, не состоящий с ней ни в каких отношениях, выходящих за рамки чисто дружественных. Для фильма же требуется герой-любовник, на каковую роль явно не способен персонаж Трумена Капоте, напоминающий больше всего портрет автора на обложке Библиотечки ''Огонька''. И в сценарий очень искусно была введена новая линия: этот мужской персонаж, въезжающий в соседство Холли, - не просто начинающий писатель, но и друг богатой дамы, которая не только снимает ему квартиру в элегантном манхеттенском таун-хаузе, но и обставляет ее всяческим антиквариатом, почему он и представляет ее Холли как своего ''декоратора'' (''интериор дизайнер''); сцену этого представления и воспроизвел польский киножурнал, заставив млеть совков перед таинственным кадром.

Но экранизация ''Завтрака у Тиффани'' была не только прелестным фильмом – она несла в себе некий протофеминистский мессэдж, как разъясняет в своей книге Сэм Уоссон. В Голливуде уже появился новый образ женщины – не просто влюбленной девушки или верной жены, но самостоятельного человека, работающей, делающей карьеру женщины. Была сделана целая серия таких фильмов с Дорис Дэй, причем в этих фильмах она даже не пела. Но всё же Дорис Дэй даже в облике ''карьир вумен'' оставалась невинно-простоватой. В общем требовалась героиня, вполне самостоятельно распоряжающаяся своим полом; такой императив тоже ведь был – или скоро стал - частью феминистской программы. Совсем проститутку ( а Холли, как ни крути, - всё же высокооплачиваемая проститутка) давать на экране было нельзя, вот и взяли на роль обаятельную всеми обожаемую Одри Хепберн, смягчив сценарий, снабдив его хэппи-эндингом и наградив Холли настоящей любовью в лице Джорджа Пеппарда, порвавшего к тому же со своим ''декоратором''. А в повести, как мы знаем, Холли исчезает где-то в Африке, убегая от обвинения в причастности к наркобизнесу.

В общем фильм Блэйка Эдвардса стал шедевром медиации, как сказали бы структуралисты: острые края , непримиримые противоположности смягчены некоей искусно и убедительно найденной серединой, единством противоположностей – вроде того, как шакал в мифах выступает медиатором жизни и смерти, потому что питается – чтобы жить – падалью, то есть мертвечиной. Эта медиация мастерски проведена по всей ткани фильма. И демонстрируется с самого начала, со знаменитой сцены, когда Холли в элегантном черном вечернем платье и с бриллиантовым ожерельем на шее очень ранним утром выходит из такси на Пятой авеню перед витриной знаменитого ювелирного магазина Тиффани и рассматривает витрину, пия кофе из бумажного стаканчика и кусая простецкий бублик – бегель, как он тут называется. Это было ироническим снижением слов Холли: когда мне очень плохо, я иду завтракать в ресторан при Тиффани, и всё становится хорошо. В этой сцене шикарная проститутка становилась простой девушкой, удовлетворяющейся бегелем.

Знакомые говорят, что видели в Москве вывеску ''Настоящие канадские бегели''. Тогда как настоящие бегели – это как раз бублики, причем не канадские, а русские. Мы в Советском Союзе не были такими жлобами, и если нам не показывали фильм ''Завтрак у Тиффани'', то книгу Капоте мы читали. А сейчас, похоже, читают в основном Дэниел Стил – даже не бублик, а дырку от бегеля.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/2095770.html

* * *

“Футбол как культурная проблема”

Борис Парамонов: Нынешний мировой чемпионат по футболу, безусловно, войдет в анналы истории человечества. До окончательных выводов дело пока не дошло, но некоторые промежуточные результаты уже вызывают на размышления. И первое в этом ряду, конечно, - сборная Франции; напомню: та самая, что стала чемпионом мира в 1998 году и финалистом предыдущего чемпионата. Дело не в том, что она неудачно выступила в нынешнем первенстве; дело в общей обстановке, сложившейся вокруг футбола во Франции; можно сказать сильнее – во французской ситуации вообще.

Именно это стало сейчас темой французской медии и многочисленных комментариев, в том числе политических. Происходят аж заседания кабинета министров, созванные президентом Саркози. Футбольное поражение обнажило и подчеркнуло некий широкомасштабный общественный кризис – именно об этом и говорят французские комментаторы. Главная тема – культурный распад Франции, столь зловеще обозначившийся еще в 2005 году во время длительных бунтов молодежи в парижских этнических гетто. Поставлено под вопрос само культурное единство Франции – и сейчас, в повышенно напряженной обстановке спортивных соревнований, вопрос сказывается особенно остро. Вдруг выяснилось, что вообще нет французской футбольной команды – но случайное скопище чужих друг другу и самой Франции людей. Капитан команды отказывается петь “Марсельезу”, а тренер предается широкошумным склокам. Хорошо помнится, как в 98-м году спортивные и прочие комментаторы, обсуждая победу Франции, особо подчеркивали полиэтничность ее команды – четверть игроков были арабского происхождения. Сейчас та же полиэтничность на месте, но единства как не бывало.