Борис Парамонов на радио "Свобода" 2006 - [32]

Надо ли говорить, что эта задача не решена и по сию пору, да, кажется, ее уже и не намерены решать русские люди — не только русские государи. Подлинным детищем Петра всегда считалась русская интеллигенция — европейски ориентированные люди, со временем воспринявшие с Запада не только общий культурный строй, но и озабоченные судьбой народа, полагавшие нравственным долгом собственную жизнь посвятить народному благу. У этой установки был еще один важный оттенок: культурный раскол, внесенный в русскую жизнь реформой Петра, многих мыслящих людей заставлял сомневаться не только в благе реформы, но и в самой необходимости ее. В таком строе чувств и мыслей народ выступал не только объектом забот, но и предметом поклонения, чем-то высшим самой интеллигенции. Культурное народопоклонство было очень своеобразной чертой русского европеизма, не свойственной тогдашней Европе, не говоря уже об Америке. В советское время, когда интеллигенция подверглась судьбе не менее горькой, чем народ, это настроение было изжито и вряд ли восстановится, хотя некоторые и считают подобное забвение народных нужд грехом нынешней интеллигенции.

Если интеллигенция, это детище Петра, так со временем изменилась, то остался совершенно неизменным другой общественный строй, вызванный им к жизни: чиновничество, гомункулы, порожденные в пробирках петровской Табели о рангах. Колоссальное распухание государственного аппарата — едва ли не главная из бед реформы. Ключевский пишет о восприятии чиновничьей практики современниками реформы:

Чиновники изображаются истинными виртуозами своего ремесла. Средства для взяточничества неисчислимы; на этих людей <…> нельзя иначе смотреть, как на хищных птиц, которые смотрят на свои должности, как на право высасывать крестьян до костей и на их разорении строить свое благополучие. Писец, при вступлении в должность едва имевший чем прикрыть свое тело, в четыре-пять лет выстраивал каменный домик. <…> Сведущие в чиновничьих изворотах русские люди серьезно или шутливо рассчитывали тогда, что из собранных ста податных рублей только тридцать попадут в царскую казну, а остальные чиновники делят между собою за труды.

Надо ли по этому поводу напоминать о сегодняшнем положении?

Историки, оценивая результаты реформы, говорят, что она отнюдь не двинула вперед народное хозяйство, позитивный результат был достигнут только в финансовом отношении. Денег у государства (а не у народа) стало больше — вследствие радикальных налоговых мер, подушной подати, введенной Петром. Он оставил страну без копейки долга и с тройным увеличением госбюджета. Тут тоже невольно думается о сегодняшнем положении России, в которой тоже много денег, нефтяных петродолларов. В основном за этот счет как-то и перебиваются. И если дело Петра было утверждено на некоем камне (Петр — камень), то нынешняя Россия стоит на жидкой грязи, хотя таковая и называется петролеум.

Насколько укоренилось в России дело Петра? Опять же, что считать этим делом. Петровская реформа была продиктована нуждами войны, стремлением стать в этом отношении наравне с Европой. Сегодня для военного паритета достаточно создать атомную бомбу, для чего и реформ особенных не требуется. Страны, выходящие ныне на мировую геополитическую арену, отнюдь не нуждаются в приобщении к европейским ценностям. Россия же сейчас, похоже, тяготеет как раз к этим странам, ориентируется не на Запад, а на Восток. Но к Китаю и Ирану задом не повернешься по причине полной беззащитности последнего с Востока.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/261705.html

* * *

[Феномен Кантора] - [Радио Свобода © 2013]

Роман Максима Кантора «Учебник рисования» — серьезное событие, о нем нужно говорить, и уже говорят. Его даже называют романом века, ставят в один ряд с «Мастером и Маргаритой» и «Доктором Живаго». Как бы ни относиться к этим эталонам, сопоставление характерно, — тем самым предполагается, что роман, так сказать, обречен на успех. Другой вопрос: останется ли он, войдет ли в русский канон. На это отвечать рискованно. Во всяком случае в историю русской мысли, русских духовных поисков Кантор, конечно, войдет, так или иначе о нем будут помнить. Но «Учебник рисования» обладает и литературными достоинствами. Вообще-то трудно назвать его романом, это прежде всего ряд памфлетов, иногда блестящих, развернутая культурфилософская эссеистика. Здесь бесспорно влияние Зиновьева, «Зияющих высот», но Кантор пишет лучше Зиновьева. Есть и бесспорные художественные удачи: хороши Сыч с его любовником хорьком, поп — западник и гурман отец Николай Павлинов. Хороша Герилья — привидение революции и коммунизма, уже не бродящее по Европе, а состоящее в домработницах партийного номенклатурщика, удачно вошедшего в капитализм, по прозвищу «Однорукий двурушник». Сам этот персонаж сделан под Великого Инквизитора, и над либеральной русской интеллигенцией он удерживает убедительную победу. Сенсационность Кантора как раз в этом новом отказе от западничества, попытка реставрации если не славянофильства, то большой русской духовной традиции, и тут уже не о Зиновьеве нужно говорить, а пожалуй что и о Льве Толстом, он порой воспроизводит узнаваемую толстовскую дидактическую интонацию. Кантору свойственно даже древне-интеллигентское народопоклонство, он негодует на нынешнюю интеллигенцию, которая устремилась за личным благополучием и забыла про народ, страдающий сегодня больше, чем вчера. Максим Кантор — моралист несомненной христианской окраски. Это неожиданно для сегодняшних настроений русской интеллигенции, но это и есть главная сенсация. Кантор в чем-то смыкается с Солженицыным, это очень интересно. Солженицын одержал моральную победу, взял реванш в явлении Кантора. Как говорил Шкловский по окончании гражданской войны: жива еще русская литература, проросла, как овес сквозь лапоть. В реакции на современность России и Запада Кантор вернулся к большим русским темам.