Борис Ельцин. Воспоминания личных помощников. То было время великой свободы… - [87]

Все помощники президента разбрелись по своим кабинетам и ждут высочайшего дозволения разойтись по домам, где не были уже более двух суток. Как только Илюшин его получит, так сразу сыграет отбой. Но мне невтерпеж, и я сам иду к нему в кабинет. Не знаю зачем, но иду. Он единственный, кому можно, не сдерживая себя, рассказать о том, что видел в бомбоубежище. Но по глазам чувствую, он и так уже обо всем знает и не горит желанием выслушивать мой рассказ.

– Павел Игоревич, ты ведь сейчас без семьи живешь?

Виктор Васильевич со мной, как, впрочем, и со всеми, общается исключительно по имени-отчеству и на «вы». Но иногда, когда речь заходит о делах неслужебных, отступает от этого правила и позволяет себе свойское «ты». Причем этот переход у него настолько естественен, что я его просто не замечаю.

– Мы с Семенченко договорились, когда все закончится, поехать ко мне на дачу и снять напряжение. Татьяна уже готовит нам ужин. Нет желания присоединиться?

Желание есть. Хотя бы потому, что сейчас, после всей этой кутерьмы, меньше всего хочется быть одному. А встречаться со стародавними дружками-приятелями – значит непременно рассказывать, что и как было на самом деле. Но вот рассказывать-то об этом как раз и не хочется. Хочется забыть.

Захожу к себе в кабинет. За моим столом сидит Ростропович и пьет растворимый кофе, презент журналистки итальянской газеты Corriere della Sera.

– Голубчик мой! Ты уж прости, я тут немного похозяйничал, – и он вдруг радостно хлопает в ладоши: – Ну что, победа?! Победа, брат! Победа!

– Мстислав Леопольдович, а давайте-ка мы с вами выпьем по рюмашке!

– За победу?

– За победу.

– Наливай, мой хороший!

…22 августа. Теплый предосенний день. На небе светит уже не жаркое, но все еще ласковое солнышко. Внутри Белого дома и рядом с ним коммунальные службы уже наводят порядок, убирают атрибуты «противостоянии демократии и тоталитаризма». Вокруг прогуливаются семьи с детьми. Для них путч – уже героическая история.

Ровно в девять утра у меня в кабинете появляется Валентин Сергеев. До путча знавал его как главу пресс-службы премьера Силаева, а сегодня читаю его интервью, причем в нескольких газетах, в которых он уже фигурирует как руководитель Отдела информации президента России. Что это за отдел, когда его успели создать и знает ли о его существовании сам Борис Николаевич – для меня загадка. Во всяком случае, я еще вчера ни о чем таком и слыхом не слыхивал.

Кстати сказать, это не единственное мое «послепутчевое» открытие. Сегодня с раннего утра смотрю телевизор и диву даюсь: как же много известных стране людей в те дни и ночи были рядом с Ельциным! Я и не подозревал.

Последний раз Валю Сергеева видел в Белом доме на заре путча, 19 августа, да и то лишь до обеда. После он куда-то пропал. Наверное, примкнул к команде своего шефа, премьера Силаева, в канун штурма распущенной по домам. Зато сегодня пришел на работу вовремя, ни на минуту не опоздал. Свежий, выбритый, в безукоризненно белой рубашке. И настроение у него под стать внешнему облику – приподнятое, праздничное, внушающее почтение к чину и званию. А в глазах торжество. Торжество победителя.

…Спустя несколько недель Валентин Михайлович Сергеев стал полномочным представителем председателя Совета Министров РСФСР. Без тени иронии или злорадства вспоминаю это знаменательное событие. Считаю, что такие люди полезны любому политическому режиму – умные, коммуникабельные, с великолепным чувством юмора, а потому способные выжить и найти себя в любой бюрократической конфигурации. Но при этом следует иметь в виду одно немаловажное обстоятельство – ни один режим, какую бы здравую или абсурдную идею ни исповедовали его лидеры, не может рассчитывать на таких людей в трудный для себя час. Это категория рационально-циничных слуг, способных сказать впавшему в немощь хозяину: «Ухожу, больше не нуждаюсь в тебе!».

На границе тучи ходят хмуро

Вспоминаю минувшую неделю и диву даюсь: какой невероятный калейдоскоп событий! Ничего подобного в моей жизни не было, и, наверное, уже никогда не будет. Выходные, 17 и 18 августа, – тяжелейшая во всех отношениях поездка в Алма-Ату. Думал, на обратном пути в самолете передохну, но всю душу вынул Дмитрий Соколов, фотограф, числящийся в штате у Коржакова и по этой причине позиционирующий себя как фигуру неприкасаемую. Воспользовавшись щедростью принимающей стороны и услужливостью экипажа президентского авиалайнера, этот папарацци– секьюрити напился «на дармовщину» до полубесчувственного состояния и тем лишил нас покоя на все четыре часа перелета, превратив его в сущий кошмар. А едва приехал домой и принял с дороги душ, как позвонили из приемной президента и передали приказ: срочно явиться в Белый дом, потому как в стране переворот и чрезвычайное положение. Потом поездка к президенту в Архангельское, а от него – назад, в Белый дом, обгоняя колонны танков, БТРов и военных грузовиков с солдатами. Ощущения не из приятных. Будто попали во вражеское окружение.

Потом были три безумных дня путча. Практически семьдесят часов на ногах, не считая короткой паузы в бомбоубежище. А в четверг, 22 августа, когда все завершилось низложением ГКЧП, нагрянули толпы журналистов, и весь день прошел в нескончаемых рассуждениях про то, какой отныне будет внешняя и внутренняя политика России. Думал, пятница даст хоть какую-то передышку – куда там! В этот день состоялась встреча Ельцина и российских депутатов с доставленным из Фороса Горбачевым. Она заняла немногим более часа и не запомнилась ничем, кроме демонстративного унижения, которому подвергли Михаила Сергеевича. Из-за этого пришлось до позднего вечера отвечать на бесчисленные звонки советских и зарубежных СМИ. Всех интересовал один и тот же вопрос: как понимать все происшедшее в Белом доме – Ельцин больше не признает государственный приоритет президента СССР?