Борджиа - [108]

Князь Манфреди протянул снятое с себя ожерелье Рагастену.

– На колени! – торжественно произнес он.

– Князь, – побледнел Рагастен, – такое отличие… Мне!

– На колени, – повторил Манфреди, уже мягче.

Рагастен повиновался. Он опустился на одно колено. Князь Манфреди наклонился над ним и повесил ожерелье на шею Рагастена. Потом он обнажил шпагу и плашмя ударил ею по правому плечу шевалье, завершив церемонию посвящения следующими словами:

– Будь храбрым. Будь верным. Будь чистым. Будь в мыслях и делах достойным ордена Храбрости, кавалером которого ты становишься с этой минуты.

Раздались аплодисменты. Рагастен поднялся, князь Манфреди обнял его; то же самое проделал граф Альма; потом с поздравлениями подошли все присутствующие синьоры. Рагастену, возможно, не менее ценным, чем сама награда, было полное отсутствие зависти, о чем прочел он в глазах всех участников церемонии. Ничто не нарушило атмосферы гармонии и сердечности.

Поздним вечером того же дня князь Манфреди прогуливался в большом дворцовом парке, сопровождая княгиню Беатриче. Верный данному обещанию, князь не произнес ни одного слова, какое могло бы напомнить Беатриче, что он ее муж.

– Не хотите ли вернуться, дитя мое? – наконец спросил он.

– Нет еще, князь, – ответила она. – Вы же знаете мой давнишний каприз: помечтать вечером в парке в одиночестве…

– Поверьте, вам лучше вернуться… Ваш разум возбужден опасными обстоятельствами, навалившимися на нас… Вам нужен отдых.

– Нет, князь, – ответила она. – Напротив, мне становится легче, когда я прогуливаюсь по местам, которые так любила моя мама… Мне так и кажется, что я встречу ее за поворотом аллеи…

И в этот самый момент, у поворота в аллею, на которую пальцем указала Примавера, показалась и через секунду исчезла чья-то тень. Ни Примавера, ни князь не увидели эту тень.

– А вот вам, – продолжила молодая княгиня, – вам точно нужен хороший отдых…

Князь вздохнул. Он понял, что Примавера ищет одиночества.

– Так я вас покину, – сказал князь, и в голосе его не чувствовалось печали.

Примавера подставила лоб. Старик по-отцовски поцеловал ее, потом удалился, тяжело вздохнув, но Примавера этого вздоха не услышала.

А князь Манфреди, опустив голову, медленно направился к дворцу по тем самым аллеям, по которым он только что шел с Беатриче. Внезапно прямо в ухо ему кто-то насмешливо проговорил:

– Доброй ночи, князь Манфреди!

Из зарослей вышла женщина в маске.

– Кто вы? – спросил князь. – Что вы делаете здесь в такое время?

– Искала вас, князь… Зачем вам знать, кто я? Какая вам разница! Вы не увидите моего лица, но мысли мои вы узнаете…

Женщина рассмеялась. Князь Манфреди побледнел. За насмешкой, почувствовал он, скрывается какая-то ужасная тайна.

– Кто вы? Говорите – или я сорву маску!

– Князь, – женщина вдруг заговорила серьезно, – вы не узнаете моего имени, потому что вам не надо его знать. Вы не увидите моего лица, потому что невозможно представить, чтобы Манфреди совершил насилие над женщиной.

– О, Боже правый! – глухо буркнул князь. – Да не тяните же!.. Что вы хотели мне сказать?

– Я ничего вам не скажу!.. Вы мне все равно не поверите… Лучше уж показать… Пойдемте, князь! И вы своими глазами убедитесь в измене! Вы своими ушами услышите слова предателя!

Князь провел рукой по вспотевшему лбу и пошел за таинственной женщиной, уверенно кружившей по закоулкам парка, по извилистым аллеям. Внезапно она остановилась в густых зарослях. Прямо перед ними, за газоном, освещенным луной, сидела на скамье женщина. А перед нею стоял на коленях мужчина, осыпавший поцелуями ее руку. Манфреди сразу же узнал их. Это были Примавера, княгиня Манфреди, и шевалье де Рагастен.

Дама в маске указала на влюбленную парочку рукой, а потом, словно давая понять, что здесь ей больше нечего делать, осторожно отступила назад и бесшуино исчезла. Растерянный, ошеломленный Манфреди застыл на месте.

Слуга, которого Лукреция купила за золото, был на месте. Он спросил, как обычно, надо ли ждать ее и на следующий вечер, и на этот раз она отказалась:

– Нет… Теперь всё кончено.

По темным улочкам Монтефорте она дошла до бедного на вид дома, находившегося недалеко от главных ворот города, через которые в свое время въехали граф Альма и Рагастен. Она вошла, поднялась на один этаж и проскользнула в комнату, в которой горел светильник. В комнате ее поджидал мужчина. Одет он был в дворянский костюм.

– Гарконио, – сказала ему Лукреция, – я хочу вернуться в лагерь.

– А я, синьора?

– Ты? Ты останешься здесь, будешь наблюдать. Прилепись к нему. Пусть он не сделает ни одного шага, который не остался бы без твоего внимания, о котором ты не смог бы мне доложить.

– Хорошо, синьора. Вы сможете гордиться мною.

– Знаю, Гарконио, – удовлетворенно улыбнулась Лукреция. – В твою надежность я верю, потому что ты работаешь и на себя самого… Но берегись! Если этот человек тебя увидит, ты пропал…

Утром, как только открылись городские ворота, Лукреция вскочила на лошадь, наполовину прикрыла лицо легким шарфом и направилась к воротам. Офицер, увидев одинокую женщину, не обратил на нее особого внимания и разрешил выехать. Лукреция поскакала галопом. Три часа спустя она выехала из Адского ущелья и, обогнув по широкой дуге лагерь союзников, около полудня спешилась перед палаткой Чезаре, куда сейчас же вошла.