Борьба Миров, № 1924 01 - [3]

Сквозь тусклые стекла совершенно не видно было огромную разутую Россию, готовившуюся преломить последний кусок хлеба, в твердой решимости не отдать с бою завоеванные земли и фабрики. Ничего этого в особняке не знали. За то пересыпали ежеминутно:

— Немцы.

— Англичане.

— Японцы.

— Американцы.

Даже:

— Турки!

Расстояниями совершенно не считались.

— Японцы подошли к Уралу!

— Англичане идут из Туркестана!

Все это преломлялось к тому же в ссылках на каких-то прозорливых старушек и какого-то всеми на Арбате чтимого Матвеича, на точные предсказания о дне и часе восстановления русской монархии.

Вторым — и главным — следствием широчайших планов являлось: тоскливое — ничего неделание на продаваемые кольца, брошки, серебро, золото и морфий и кокаин.

Сырое, но еще по-зимнему снежное, мартовское утро. Лицеист, чистенький, но уже без прежнего шика, растянулся в кресле. Рядом раскинулась огромная — от Мурмана до Памира — карта того, что вчера называлось Российской империей, сегодня же являлось беспорядочным стадом рождающихся коммун и Республик.

В карте торчали флажки все больше красные. Еще на этой неделе Оренбург и Ростов украшены были национальными флагами, но давно уже этим флагам там нечего было делать.

Теперь, казалось, оставалось одно: передвинуть национальные флажки куда-то совсем к Каспийскому морю, или еще, пожалуй, за Китайскую границу (где им торчать собственно вовсе не полагалось), просвистать «кокаинетку» и замолкнуть…

Вместо этого лицеист побарабанил пальцами по столу и сказал:

— Надо ускорить выступление.

Длинный в дымчатом пенснэ неслышно ответил:

— Когда оперировать приходится такими расстояниями, какими оперируем мы, главным действующим лицом является время.

— Совершенно верно, но события могут нас опередить.

В дымчатом пенснэ смотрел вопросительно:

— Вы думаете? Советская власть?..

— Ну?

— Укрепляется?

— Ерунда.

— Красная армия…

— Ерунда.

Длинный умолк.

— Не в том дело. Нас могут опередить другие группы. Моментом наивысшего ослабления Советской власти и следовательно наиболее возможным моментом ее свержения явится конец мая…

— Что, кстати, вполне соответствует мнению замечательной рукописной брошюры, вышедшей из Троицкой Лавры…

— Ах, на этом, я думаю, все же мы не будем базироваться…

— Нет, почему же в манифесте…

— Позвольте, до манифеста еще далеко. Не перебивайте! Короче говоря, возможны разнородные выступления. Принимая же во внимание наличность группировок…

— Немецкая ориентация?

— Вот именно. Она, несомненно, усиливается. Кадетство к ней определенно склоняется. Но и среди придворных кругов, вы знаете, эта точка зрения имела сторонников.

— Совершенно верно, передается из рук в руки письмо государя императора к Вильгельму.

— Оно явно подложно…

— Не скажите, Балашев видал подлинник…

— Во всяком случае здесь много возможностей. Мы же на это пойти не можем. Я полагаю, что надо спешить.

— Но…

— Последнее донесение Берендеева вы знаете. Опыт, наконец, удался.

— Не вполне.

— Но достаточно для нашей цели. И вот вчера и сегодня я склоняюсь к тому, чтобы Шефтеля и Берендеева вызвать немедленно сюда. Выступление необходимо организовать в начале мая. Для этого им надо быть здесь в апреле.

— Знаете, идея эта мне нравится.

— Тогда сейчас же посылаем телеграмму.

— Но барон?

— Барон?

— Я полагаю…

— Наша организация кажется не республика, к тому же барона нет уже целую неделю. — Может, его не будет еще месяц.

— Это меня серьезно беспокоит…

Из-за двери позвали:

— Вадим, Вадим.

Лицеист вышел в соседнюю комнату.

Там старушечий шопот, путаясь, сообщил:

— …бьется головой о дверь, все время кричит, боюсь, как бы не услышали.

Лицо Вадима стало совершенно каменным.

— Но верхние-то двери закрыты?

— Закрыты все время.

— Нельзя ли забросить чем-нибудь мягким, мешками какими-нибудь, чтобы звук не проходил.

— Попробую.

Вадим вышел в коридор, спустился по лесенке вниз, очутился в подвале перед железной дверкой. Дверка дрожала от чьих-то ударов.

— Барон?

Дребезжащий голос из темноты выкрикнул:

— До каких пор вы будете морить меня голодом?

— До тех пор, пока вы не сообщите мне Берендеевского ключа.

— Сообщить вам, чтобы вы после этого застрелили меня, как собаку?

— Наоборот, вы тотчас же получите деньги и паспорт для проезда в Финляндию.

— Не верю.

— Как знаете.

Вадим помолчал.

— Я ухожу.

— Чорт побери, сегодня крыса почти отгрызла мне ногу..

— Это ваше дело.

— Вы предательски, обманом захватили меня, главного инициатора и творца заговора, вы подрываете наше общее святое дело из-за личных интересов, из любви к женщине!

Вадим возвратился в комнату.

Длинный продолжал прерванный разговор.

— Но покамест барон не вернулся, самое присутствие наших Памирских друзей бесполезно. Берендеев же владеет только половиной изобретения.

Вадим улыбнулся.

— Я почти убежден, что наш химик доведет операцию до конца. Итак, вы едете на телеграф? Идемте.

Из особняка вышли две фигуры по направлению к Арбату.

Таким образом из этого особняка тянулся клубок самых странных и запутанных событий. Совсем особыми качествами должен был обладать тот, кому суждено было их распутать. Серьезный, быть может, заговор удобно крылся за бредовой завесой. Ведь недаром ответственные работники только смеялись и махали руками при упоминании об этом заговоре. Им он представлялся сумасшествием или анекдотом. И вот этот анекдот готовился — быть может, больно укусить Советскую власть. Настоящим противником этого заговора мог, пожалуй, стать только человек, сам склонный к некоторой фантазии и преувеличению. Человек, чье неискушенное опытом сознание приняло бы без сопротивления существование таинственного яда и загадочного химика на Памире и еще тысячи тому подобных вещей.