Бонус Дамиена - [13]

— Я для себя его… чтобы помнить, — оправдываюсь, все ещё боясь того, как сильно эта находка может её ранить.

Какое-то время Ева держит кольцо на ладони, рассматривает, затем протягивает мне:

— Надень, — подставляет руку.

Lyla Foy — Left To Wonder

И я подчиняюсь: встаю с постели и, будучи совершенно голым, как истинный Адам в Эдеме, во второй раз натягиваю на безымянный палец любимой женщины кольцо с алым рубиновым маком. Но сегодня оно лишь второе, первое — обручальное. Мои глаза оторопело вглядываются в эту картину — два золотых ободка на одном изящном женском пальчике, принадлежащем моей Еве. И мне каким-то непостижимым образом становится легче.

— Не похоже, чтобы ты заказал его для себя — размер-то мой! — сообщает с улыбкой своё наблюдение. — На твой палец оно не налезет!

Я мученически растягиваю рот в ответной улыбке, чтобы не дать эмоциям прорваться наружу, но Ева замечает мои потуги и признаётся:

— Мне больше не больно: ты сделал всё, чтобы не болело!

Ева ласково проводит ладонью по моей щеке:

— Не терзай себя! Она — ангел. Многие дети становятся ангелами, а знаешь, почему? Миру они очень нужны — людей становится всё больше и больше, и ангелов не хватает. А у нас теперь есть свой, самый лучший, потому что он наш, родной. Она присматривает за нами, ты разве не чувствуешь?

Я прижимаю Евину голову к своей груди и держу крепко, чтобы она не могла отстраниться и увидеть влагу в моих глазах. Я должен хотя бы выглядеть сильным.

— Помнишь, как ты потащил меня по врачам? А ведь у меня ничего не болело. Это Лав, это она тебе подсказала. Думаю, у вас с ней связь, глаза ведь одного цвета, а в них — душа. Но ты всё равно её отпусти, она не улетит, не бойся — всегда будет с нами! Зато тебе станет легче. Я её отпустила…

Я не в состоянии выдавить ни слова — в горле спазм.

— Ты подарил мне моих любимых детей. Ты отказался от всего, о чём мечтал, что было тебе дорого, с одной только целью — помочь мне.

— Ева! ТЫ — самое дорогое, что у меня есть, когда-либо было и будет! Поймёшь ты это, наконец? — почти кричу, уже не скрывая своих эмоций, чёртовых своих слёз.

— Я не её имела в виду, — поправляется, — а семью и успех. Эти две вещи с юности были для тебя важнее всего.

— Сердце поменяло приоритеты: понял, что самое главное — мой человек. И любовь. Спасибо, что вовремя опомнилось, не допустило сценария «слишком поздно», хоть я и опоздал.

Ева молчит, потому что соглашается: да, я опоздал с совестью, долгом и любовью. Но спасение моё заключается в Евиной любви — её так много, что ей даже не пришлось искать в себе силы простить, для неё это было не задачей, а средством выживания — либо отпустит мои грехи и позволит себя любить, либо погибнет.

И вот я безбожно пользуюсь её не то силой, не то слабостью, но парадокс в том, что в этом неизбежном прощении оказалась спрятана благость и счастье для нас обоих. И не только это, ещё — жизнь троих наших детей, дом наш, наполненный теплом и светом, уютом нашей любви.

— Ты опоздал, но давно всё исправил! Ты вылечил меня… и не один раз. Заставил подняться, поставил на ноги и долгих три года придерживал, чтобы не упала. А в конце дал мне самое действующее лекарство — наших детей. И я знаю, какую цену ты заплатил за моё лечение. Редко у кого есть, чем платить, а у тебя было. Когда ты сказал, что всё исправишь, я не поверила, а ты сделал меня матерью, и заставляешь чувствовать себя женщиной — красивой, желанной, любимой. Ты делаешь это каждый день, каждую минуту, когда мы вместе, но и когда тебя нет рядом, ты оставляешь столько тепла и любви, что мне хватает до следующего твоего появления. Ты совершил невозможное, ты смог, а знаешь, почему? Потому что настоящая любовь, она справится со всем! Даже с невозможным! Ты — Мужчина, мой мужчина. Ошибающийся, но умеющий исправлять, причём ошибки нас обоих! Я люблю тебя, а ты?

А я…

— А я живу тобой и твоими улыбками, радостью твоей живу. Закрываю глаза и вижу тебя, открываю и ищу ими тебя. Я дышу рядом с тобой, и делаю это полной грудью. Похоже это на любовь?

— Наверное… — улыбается, и точно такую же улыбку я видел только что во сне. — Дамиен… Мой Дааа-мии-еен!

— Люблю тебя, моя Ева-а-а! Мой Опиум…

Мы долго стоим в обнимку, и внезапно я вспоминаю:

— Ты детей забрала из школы?

— Нет, ждала, пока ты напомнишь!

Я легонько щипаю её за задницу, чтобы не дерзила:

— А почему так тихо?

— Они во дворе, там снег выпал.

— Снег?! Солнце же было с утра!

— Было да сплыло, пока ты спал, набежали тучи и обрушились Рождественским снегопадом почти за полтора месяца до Рождества. Дети в шоке и шоколаде, — улыбается, поглаживая мою голую ягодицу.

Я рвусь к окну, чтобы взглянуть на небывалое — снег в ноябре. Распахиваю шторы, и точно: воздух перестал быть просто воздухом, теперь он — вуаль из больших пушистых хлопьев, настолько обильных, что за те пару часов, пока я был в отключке, моя лужайка перед домом стала совершенно белой, как и уродливая ёлка из Home Depot, как и высоченные благородные ели соседей, как крыши домов, как лента дороги, ведущей на трассу до Уистлера. Я приоткрываю окно, чтобы впустить зиму в нашу спальню и высунуть свою голову в поисках детей.