Бонташ - [29]

Дома имел время только пообедать, побриться, надеть костюм, и затем пошёл сперва к Лёньке Махлису отнести конспект по термодинамике, а затем – к филармонии, где сегодня играла Мария Гринберг. Прийдя в вестибюль, сел в углу на скамью и стал ждать Эмилию Львовну, у которой, всилу довольно запутанных обстоятельств, находился мой билет. Эмилия Львовна опаздывала, и я имел возможность из своего угла наблюдать непрерывный поток приходящей публики. Много просто примелькавшихся физиономий. Поношенные лица пожилых ценительниц и жриц музыки, украшенные морщинами и косметикой, многие со следами ушедшей красоты и уцелевшей аристократичности. Длинные платья до земли, стоячие воротники, котиковые манто, парадные туфли, завёрнутые в газетную бумагу и несомые в руках. Потом эти туфли будут стыдливо натягивать на капроновые пятки, стоя на одной ноге в укромном уголке фойе. Потом в них будут медленно и величественно прогуливаться по этому фойе в антракте, всё время по кругу, против часовой стрелки.

Мужские шляпы, фетровые, велюровые, чёрные, синие, серые, зелёные… Поэтические причёски, массивно свисающие над воротниками…

Эмилии Львовны ещё нет.

…Много из нашего института. Две третьекурсницы с электро-технического, не то сёстры, не то подруги… Один парень с инженерно-педагогического, он занимается в вечерней консерватории. Задумчиво-красивая девушка, очевидно со второго курса радиофака, я встречал её в энергетическом крыле. У неё немного кукольное лицо.

Лёнька Файнштейн с матерью.

Почти пробежала Мила, через некоторое время – её тётя.

Фимка с Зоей – они единственные меня заметили. Фимка спросил, почему я сижу здесь и есть ли у меня билет, Зоя спросила, идет ли ей её новая красная шапочка. Шапочка ей шла.

Эмилия Львовна с дочкой Ниной пришли после звонка, и я усаживался на место, когда уже вышла Гринберг. В антракте я, как всегда теперь, даже не выходил из зала, а только сел позади Милы и Нины, тоже оставшихся на местах. Потом отслушал второе отделение, потом пошёл домой, проводив до троллейбуса Фиму и Зою. Кстати, после концерта, в фойе, когда Фимка стоял в очереди за пальто, я сказал Зое, что скоро откроются катки, и она спросила: "Ты будешь кататься на коньках? Будешь меня учить?" Я ответил: "Конечно, с радостью. Ведь только там я смогу оторвать тебя от Фимки." Я не уловил, как она на это среагировала, но заметил только, что она среагировала как-то.

31 декабря 1951г.

Двадцать седьмого мы втроём были на "Фаусте" – Фимка, Зоя и я. Фимка мне сказал, что он опасался, что я откажусь от такого скверного билета – третий ярус. Я же объяснил, что не имею ничего против. Ещё он объяснил, что билеты брала Зоя, которой он между прочим сказал, что я предлагал ему идти на "Фауста". В антракте я вышвырнул десять рублей на воду и шоколадные конфеты, а в следующем – Фимка преподнёс Зое за хвостик яблоко, а мне – конфету "Красную". Конфету съела Зоя, а бумажка от неё досталась мне в качестве сувенира.

Двадцать девятого в шесть вечера, когда я в пижаме, растрёпанный, сидел на полу и разбирал на этажерке книжные груды, постучавшись в дверь, неожиданно ввалился Сашка, за ним показались Лёнька Файнштейн и – совсем необычно – Зоя. Сашка спросил меня, известно ли мне, что сегодня Митькины именины. Я выдавил из себя, что вообще-то известно, но… Собираюсь ли я идти? Но меня никто не приглашал… Ведь я не барышня – и вообще, чтоб я собирался живее, ведь в семь закрываются магазины, а надо ещё купить подарок на собранные деньги.

Так неожиданно я был сорван с места и прошлялся по магазинам с Сашкой и Лёнькой до восьми часов. А потом ещё побежал домой привести себя в именинный вид.

…Когда я смущённо просунулся в дверь, Митька, изрядно выпивший, заключил меня в объятия с целью облобызания. Народу было много, и я явился как раз в такой момент, чтобы все уже заскучавшие взоры обратились на меня. Пришлось поэтому выдержать несколько трудных минут. Затем именины пошли, как обычно.

Разговор зашёл, кто кого бы здесь одолел – медики или политехники. Я спросил Зою, как ей кажется, если бы мы с Фимкой подрались, каков бы был исход. Она ответила, что если бы нам нужно было драться, то мы, ей кажется, не знали бы, как это делать. Я с этим почти согласился и предположил, что мы бы, наверное, тянули жребий, кому броситься вниз с Гимназического моста. "Ну, Фимка бы не бросился," – сказала она. – "А я?" – "Ты? Ты бы побоялся тянуть жребий… Но если бы проиграл, то, пожалуй, бросился бы…"

Сегодня, под новый год, я опять остаюсь дома. Я уже к этому првык; папа дежурит, встретим Новый год вместе с мамой.

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЁРТАЯ

19 января.

Вчера днём я лежал ничком на тахте и спал, отложив в сторону "Термодинамику" Сушкова. Когда Фимка толкнул меня в плечо, я проснулся и удивился, что я сплю так крепко, что даже не слышал, как он вошёл.

То, что он зашёл ко мне, было вполне естественно. После своей гидравлики я сам зашёл к нему, он как раз сидел тогда над оперативной хирургией. По причине большой занятости он тогда отказался пойти на дневной балет "Доктор Айболит" (я соблазнял его роскошной постановкой и Ершовой), но мы с ним побеседовали довольно мило.