Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней - [43]

Для такого сжатия нужны давления, которые не обеспечит ни одна взрывчатка. Значит, сжатие происходило с использованием энергии продуктов атомного взрыва — делящейся бомбы. Отсюда, а также принимая во внимание другие обстоятельства анализа осколков, вполне закономерно следовал вывод о том, что американская термоядерная бомба была двухступенчатой, а дейтерий сжимался в холодном состоянии продуктами взрыва первой ступени — излучением.

Глава теоретического отдела Лос-Аламоса Ганс Бете — один из наиболее высоких авторитетов в области «термояда» — считает, что в СССР из анализа продуктов взрыва легко могли определить, что в американской водородной бомбе «использовалась вторичная имплозия и достигнуто повышение плотности горючего. Сахаров мог бы заключить, что реакция шла в сжатом материале, исходя из соотношения различных изотопов. Теперь мы знаем, что этим у них действительно занимался Сахаров, но даже без него у русских были весьма компетентные в этих вопросах люди. А группа компетентных в таких делах специалистов может проанализировать осколки очень и очень эффективно». Следы взрывов, — считает Бете, — дают знатокам такие подробности, что следствие не может не быть безуспешным.

Подобные анализы в научном мире далеко не новость — еще в 1949 году о дин американский эксперт исследовал осколки первого советского атомного взрыва. По этому поводу он говорит: «У нас была возможность убедиться не только в том, что они действительно сделали атомную бомбу. Мы получили значительную информацию о типе бомбы и путях ее создания».

Кстати, на советском полигоне в Казахстане сразу после взрыва взлетали самолеты и собирали продукты взрыва в специальные заборники, чтобы проанализировать эффективность бомбы (коэффициент «вредного» действия) и другие параметры. Потом такие самолеты летали над Китаем и другими странами, собирал «американские» осколки.

Если снова заглянуть немного вперед, то выясняется, что сразу после взрыва советского суррогата в августе 1953 года американцы тщательно рассмотрели осадки от него и установили, что «…августовский взрыв не был испытанием настоящей водородной бомбы». Как видно, от радиоактивной грязи и пыли можно получать довольно точную и полную информацию.

Директор Ливерморской лаборатории считает, что советская водородная бомба была бы сконструирована гораздо позже, если бы США не провели бы первого испытания: «…тщательный анализ радиоактивных осадков после взрыва «Майк» мог дать русским полезную информацию о том, каким путем следует идти. Публикации о переписке и дискуссиях Игоря Курчатова дают достаточно ясное представление о том, насколько пристальным было его внимание к радиоактивным осадкам после ядерных испытаний США и к той информации, которая могла быть получена на основе их изучения».

Не дал бог оскверниться

Что же касается конкретной вылазки за город, проведенной Сахаровым по инициативе Давиденко, то, как рассказывает сам Андрей Дмитриевич, результат гадания на снежной гуще оказался печальным — лаборантка по ошибке вылила концентрат и гадать стало не на чем. Только странным в этой истории выглядит факт, что лаборантку не сгноили в лагере или тюрьме и вообще никак не наказали.

Впрочем, снег можно было набрать и в последующие дни — ведь точное время переноса осадков к Арзамасу-16 (кстати, снег можно было собрать значительно позже за Уралом, в Сибири) трудно вычислить. Да и термоядерный взрыв не оказался последним — их было много и осколки путешествовали по свету с верхними воздушными течениями, проходя над Европой и Азией.

Но об этом Андрей Дмитриевич умалчивает, ограничившись рассказом о первой неудачной попытке — к великой, похоже, радости «квасных патриотов»: вот, мол, захотели попользоваться «ихними» данными, ан нет! бог не дал «оскверниться».

К большому сожалению, в числе авторов вышеупомянутой статьи «квасных патриотов» в УФН есть и академик Харитон. Можно уверенно сказать, что никто не отдал столько лет своей жизни атомному проекту, как Юлий Борисович. И, наверное, никто так глубоко не вникал в каждую мелочь всего огромного механизма исследований, разработок, конструкций, как научный руководитель проекта Харитон. Заслуги его переоценить невозможно.

И, если он был лоялен, доброжелателен с сотрудниками и подчиненными, то к начальству он относился боязливо, если не сказать — с чрезмерной трусостью.

Автор упоминал уже, что много лет общаясь с главой Спецкомитета Берия, будучи лично с ним хорошо знакомым, Харитон панически боялся узнать что-либо у него о судьбе родного отца, арестованного еще до войны. Когда автор с удивлением спросил Юлия Борисовича об этом, академик стал бормотать, что-де, мол, говорить об этом было опасно, его могли отстранить от секретных работ — как будто Берия не знал подноготную всех участников проекта, тем более такой персоны как научный руководитель и главный конструктор. Кстати говоря, отец его был давно уже расстрелян, о чем стало известно значительно позже.

Второй раз Юлий Борисович удивил автора в начале 90-х. В Дубну приехал Эдвард Теллер и во время беседы с ним автор поинтересовался — не хочет ли он встретиться с академиком Харитоном, которого тот никогда не видел. Теллер обрадовался, но предупредил, что на следующее утро он уезжает в Москву, а в полдень оттуда улетает в США. Вот в Москве утром он готов увидеться.