Бомба из прошлого - [22]

— Когда вернемся… Сколько у нас дней?

— Пять.

— Тогда поищу еще. — Он легонько потрепал Михаила по руке. — Мне это нужно.

Ройвен Вайсберг закрыл глаза, чтобы не видеть пролетавшие за стеклом ели и березы. В голове у него снова зазвучал глухой голос, рассказывавший о том, что случилось с евреями в этом лесу.

* * *

Теперь я знаю все. Мне повезло пребывать в невинности целую неделю.

Я в лагере № 1. Сплю на верхнем из трех ярусов в женском бараке. Я там младшая, уже не девочка, но еще не женщина. Первые ночи я все время плакала, и другие женщины ругались, говорили, что я мешаю им спать. Мне так хотелось быть с папой и мамой, со всеми нашими. Когда меня спрашивали, почему я плачу, я отвечала, что хочу быть со своей семьей, что боюсь, как бы их не отправили на восток, на новое поселение. Одни женщины ругались, другие посмеивались надо мной, но только через неделю кто-то рассказал мне правду.

В первую неделю я не выходила из лагеря № 1 и из всего мира видела только небо над головой. Видела облака и тучи, видела дождь, а потом два дня лишь солнце. В лагере № 1 находились и мужчины, но нам запрещалось разговаривать с ними, а по дорожке между мужской и женской зоной прохаживались патрули из украинцев под командованием немецкого офицера. На третий день немецкий офицер застрелил кого-то из мужчин. Это случилось рано утром, когда заключенных построили на перекличку. Тот мужчина болел. Его пытались поддержать, но он не устоял на ногах, упал на землю прямо перед офицером, и его вырвало прямо на сапоги. Офицер убрал ногу из-под головы несчастного, достал из кобуры пистолет, взвел курок, прицелился и выстрелил. Пуля попала в голову, и к рвоте на сапоге добавилась кровь. Убитый так и пролежал всю перекличку, и только когда все отправились на работу, тело унесли. Я не верила глазам, но к лагерным воротам его тащили те же люди, что пытались помочь несчастному. Они взяли его за ноги и тащили так же, как какой-нибудь мешок с мусором.

В тот же день я видела в окно мастерской, где работала, как какой-то человек принес в лагерь сапоги. Он отмывал, наверно, целый час, потом плюнул на них и протер напоследок собственной рубахой.

Большинство заключенных работали на территории лагеря № 1, но некоторых выводили за его пределы — рубить лес. Некоторых из женщин забирали в офицерский поселок — убирать и мыть посуду. В швейных мастерских шили немецкую форму, а в обувной делали кожаные седла. Работы хватало и для механиков, и для плотников.

Меня в первый же день отправили на работу в кухню. Мы готовили еду для всех, мужчин и женщин, кроме офицеров. Баланда, которую мы варили, была отвратительная и мерзко пахла, и только голод заставлял людей проглатывать ее. В ту первую неделю я постоянно думала о своих: где они, как, кормят ли их так же ужасно, как нас. Лагерь был клеткой, и я не знала ничего о том, что происходит за его пределами, за колючей проволокой, на которой висели еловые ветки. Когда ветки высохли и иголки осыпались, так что появились просветы, вместо старых притащили новые. Удивительно, что я оставалась в неведении целую неделю. А потом вдруг прозрела.

На седьмой день мы разогревали баланду в железных котлах, стоявших на кирпичах, между которыми разводили огонь. Пожилая женщина рядом засыпала в котел картошку и репу; мяса нам не давали. За нами присматривала капо — еврейка из Хелма по имени Мириам. Ее все боялись, и она всегда ходила с плеткой. В какой-то момент то ли от усталости, то ли потому, что разболелся живот, я, позабыв про Мириам, сказала соседке, что моя сестра такое есть не станет.

Стояла жара, и поэтому окна в кухне были открыты. Соседка еще не успела ответить, как я вдруг услышала вдалеке стук колес, а потом долгий визг колодок останавливающегося поезда.

Соседка отвернулась и ничего не сказала, а Мириам вдруг хлестнула меня плеткой по спине. Я обернулась. «Послушай, что я тебе скажу, — прошипела Мириам. — Мы здесь живем по звуку. Уши — наши глаза. Подходит поезд. Играют музыканты. Мы слышим эти звуки. Слышим команды на немецком, крик, стоны, вопли, которые заглушает мотор. Потом мы слышим гусей. Кто-то из заключенных входит в загон, где держат гусей, и начинает их гонять. Гуси кричат так, что не слышно ни людей, ни мотора. Длится это все недолго. И снова приходит поезд, и снова играет оркестр, и снова команды на немецком, крик, стоны, вопли… Так происходит каждый день. Так было и в тот день, когда здесь появилась ты… Не беспокойся за свою сестру и за ее здоровье, потому что она давно уже мертва. Все, кто приехал с тобой в том поезде, погибли в тот же день. И давай-ка, мешай поживее, а то баланда получится совсем пустая».

Вот так я узнала, что утраченная невинность не возвращается.

* * *

Перебравшись по мосту через Оку, они оказались в старинном русском городке.

— Здесь говорят, что Муром — самый красивый город во всей России, — заметил Яшкин.

— Пусть себе болтают. — Моленков зевнул и даже не потрудился прикрыть рот.

— Горький писал, что тот, кто не видел Мурома от Оки, тот не видел красы России.

— Пошел он.

— Здесь родился богатырь Илья Муромец. И, кстати, вон и памятник ему. — Яшкин указал в окно. На подсвеченном постаменте красовался громадный, втрое больше реального размера, Илья Муромец в полном богатырском облачении и с мечом на поясе. — Хорош.