Бомба для дядюшки Джо - [18]

— Почему? — последовал вопрос.

Француз улыбнулся:

— Исследователи очень пытливы и любят риск неизведанного.

Предупреждение известного всему миру учёного было услышано многими. И все, кто следил за ходом Менделеевских чтений, конечно же, крепко задумались.

Но в СССР доклад Жолио-Кюри очень быстро забыли — на советских людей обрушалась беда, не менее страшная, чем гипотетический планетарный взрыв.

Начало «большого террора»

В научных кругах страны Советов давно уже было очень неспокойно. Особенно тревожная ситуация складывалась в физике, разделённой на несколько «школ». Две из них существовали в Москве: одна — во главе с Аркадием Тимирязевым и Борисом Гессеном, другую возглавлял Леонид Мандельштам. Были ещё ленинградская «школа», руководимая Яковом Френкелем и харьковская, чьим лидером был Александр Лейпунский.

В московскую «школу», возглавлявшуюся известными учёными Аркадием Клементьевичем Тимирязевым и Борисом Михайловичем Гессеном, входили главным образом физики МГУ. К «мандельштамовцам» относились в основном те, кто работал в Физическом институте Академии наук (ФИАНе). Ленинградская «школа» включала в себя физтеховцев и сотрудников Радиевого института. Харьковская состояла из работников УФТИ.

«Москвичи» из университетской «школы» исповедовали классическую физику. Все новейшие учения (типа теории относительности Альберта Эйнштейна и квантовой механики Макса Планка, Нильса Бора и Луи де Бройля) они считали вредной идеалистической заумью и отвергали, что называется, с порога.

Разногласия, разбросавшие учёных по разные стороны научных «баррикад», были далеко не безобидными. Достаточно хотя бы вспомнить громкий судебный процесс по так называемому «Шахтинскому делу». Ведь за решётку тогда попала большая группа инженеров-«вредителей», якобы совершавших всяческие диверсии по указке Запада.

Вскоре отдельные представители научной интеллигенции стали обнаруживать у себя зловещие «чёрные метки», предупреждавшие, что всех несогласных с политикой партии ждёт неотвратимое наказание. Уже делались попытки поставить кое на кого страшное клеймо «врага народа».

В печати любили цитировать опубликованную ещё в 1931 году статью некоего Эрнста Кольмана. Этот человек, чех по национальности, во время мировой войны служил в австро-венгерской армии. Попав в плен к русским, остался в Советской России и даже вступил в ВКП(б), что, впрочем, не помешало ему 3 года отсидеть на Лубянке. Статья Кольмана называлась «Вредительство в науке», в ней давались приметы «научного» вредительства:

«Обилие вычислений и формул — главный признак вредительских работ».

Кольман как бы впрямую указывал, где и по каким приметам следует искать врагов большевистского режима.

Впрочем, в начале 30-х годов до страшной поры «больших репрессий» было ещё далеко, и кольманский вопль никого не испугал. Но кое-кто из учёных всё же сделал для себя окончательный вывод.

В 1933 году по рекомендации А.Ф. Иоффе в Бельгию на очередной Сольвеевский конгресс отправился талантливый советский физик, член-корреспондент Академии наук Георгий Антонович Гамов. На родину он не вернулся.

Вызывающий, хлёсткий, как пощёчина, поступок физика-невозвращенца вызвал у властей реакцию мгновенную и решительную. Когда летом 1934 года в Москву в очередной отпуск приехал Пётр Капица (уже 13 лет живший в Великобритании и работавший в Кавендишской лаборатории у Эрнеста Резерфорда), учёному объявили, что за границу его больше не отпустят. Дескать, в стране победившего Октября тоже можно неплохо жить и плодотворно работать!

Учёные с мировыми именами тотчас направили советским вождям возмущённые письма, прося отменить неразумное решение.

Тщетно!

В Кремле твёрдо стояли на своём, заявляя, что Советскому Союзу Капица очень нужен. И при этом добавляли, что талантливому физику в Москве выстроят институт, где он и будет заниматься своей любимой наукой.

Петру Леонидовичу не оставалось ничего другого, как подчиниться.

Впрочем, шумиха, поднятая вокруг Капицы, вовсе не означала, что отныне путь за рубеж для представителей советской науки заказан. В том же 1934 году с благословения самого Серго Орджоникидзе на стажировку в Кавендишскую лабораторию Кембриджского университета направили харьковского физика Александра

Лейпунского. В его лояльности (и в своевременном возвращении) советская власть, видимо, не сомневалась.

О том, какая обстановка царила тогда в СССР, очень образно рассказал Вальтер Германович Кривицкий (он же Самуил Гинзбург). Он жил тогда за рубежом и поэтому имел возможность наблюдать за всем тем, что происходит в стране Советов, как бы со стороны. В 30-х годах Кривицкий был резидентом советской разведки в Западной Европе. Став вскоре невозвращенцем, он написал книгу «Я был агентом Сталина», в которой начало тридцатых годов описано так:

«Сталину удавалось удерживать власть. Однако на протяжении этих лет в стране росли недовольство и возмущение. Сбитые с толку и озлобленные кампанией «сплошной коллективизации» крестьяне оказывали сопротивление отрядам ОГПУ с оружием в руках. В этой борьбе были опустошены целые области. Миллионы крестьян выселены со своих мест. Сотни тысяч привлечены к принудительным работаем. Шум партийной пропаганды заглушал выстрелы сражающихся групп.