Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни - [27]

и вернете мне мои денежные бумаги.

— Акт, подписанный министром, не рвут, — сказал г-н Вошель. — Эти отсрочки перед вынесением окончательного решения — дело двух недель; неужели из-за двухнедельной оттяжки вы хотите уничтожить акт, стоивший вам столько хлопот?

Тем временем он хладнокровно составлял дополнение к акту, подписанному нами всеми, где было сказано, что я не получил никаких денег. Вы увидите, граждане, как были впоследствии использованы мои расписки в этом проклятом акте, не говоря уж об ограничительном дополнении, которое отменяло действие акта. Вы содрогнетесь вместе со мной.

Меня заставили против моей воли подписать дополнение, и я, взбешенный, пошел домой размышлять (слишком поздно) о том, как следовало поступить, прихватив черновик первого акта с пометками министра, в котором помещение денег на хранение у моего нотариуса обусловлено как нечто решенное. Я вручу его вам, Лекуантр.

Это было 18 июля. По делу Провена уже вынесли решение; мой адвокат утешал меня, говоря, как и Вошель: это дело двух недель! О граждане, взгляните на ваши прекрасные законы! 1 декабря, через шесть месяцев после протеста, все еще не видно было конца отсрочкам судебного постановления; а когда они наконец истекли, когда Провена приговорили к возмещению мне всех проторей и убытков, его заставили обжаловать решение. Это тянется вот уже девять месяцев, и одному богу известно, когда кончится.

Мы впоследствии употребили все средства, чтобы заставить этого человека, как советовал Вошель, заявить перед судьей, в судебном заседании, к какой сумме по самому высокому исчислению сводятся его ложные претензии к брабантцу, моему поставщику, чтобы, воспользовавшись его заявлением, оставить эту сумму в национальном казначействе вплоть до окончательного приговора и просить о выдаче мне остальных денег. Но он был слишком хорошо натаскан! Этот человек не выходил за пределы невнятного и немотивированного протеста. И это мой обвинитель именует моим признанием прав Провена.

Разве мое стремление всеми средствами принудить государство произвести мне выплату, несмотря на этот иллюзорный протест, было признанием его правомочности? И мог ли я не уступить, если мне в этом отказывали, несмотря на подписанный всеми акт, где содержалась моя расписка в получении сумм, которых я на самом деле вовсе не получал? Что оставалось мне делать, будучи поставленным в такое положение, как не удостоверить, подписав ограничение, хотя бы то, что протест этого человека, с которым меня ознакомили уже после подписания акта, отказавшись этот акт расторгнуть, помешал выплате мне денег, поскольку дополнение, подписанное всеми, не подтверждало противного, и сейчас, возможно, стали бы утверждать, что я эти деньги получил, раз в акте содержится моя расписка? Почему я не мог вновь получить в руки этот акт, чтобы разорвать его на тысячу кусков, когда у меня открылись глаза! Все чудовищно в этом деле…

Остановимся на этом! Я чувствую, что читатель устал. От возмущения, вновь закипевшего во мне, я и сам не в состоянии продолжать с должной умеренностью.

Что же я выиграл, Лекуантр, пожертвовав интересной для меня продажей оружия за границу ради интереса, гораздо более властного, — послужить отчизне? Ничего, если не считать уверенности, что королевские министры, как и объединенные комитеты, отнюдь не стремились нанести ущерб национальным интересам и что палки вставляла нам в колеса только банда, взявшая тогда силу в канцеляриях, а также народные министры.

Но я? До чего довели меня? Я потерял свою собственность и принес в жертву родине выгодные предложения, сделанные мне со стороны, не получив взамен даже уверенности, что со мной рассчитаются, ибо меня вынудили отказаться от помещения денег на хранение у моего нотариуса под тем предлогом, что я получу возмещение в виде процентов с капитала, о которых я не просил и из которых не получил ни одного су (хотя г-на Лекуантра заверили, что мне было выплачено в качестве процентов в соответствии с истекшим сроком шестьдесят пять тысяч ливров), и затем, воспользовавшись гнусными протестами, они нашли возможность ничего мне не заплатить, наложив арест на все: на проценты, на капиталы, наконец на мои собственные деньги!

Но все это пустяки в сравнении с тем, что последовало далее. Ужас охватывает меня, но я начал и должен, несмотря ни на что, кончить. В следующих этапах вы увидите, о граждане! до чего может дойти в смутные времена злодейство, пребывающее в почете и осмеливающееся погубить безупречного гражданина, чтобы получить таким образом возможность незаметно обворовывать нацию, как это происходит повсюду. Горе тому, кто вынуждает меня входить во все эти чудовищные подробности! Они надеялись натравить на меня обманутый народ: пять раз ужасный кинжал угрожал моей жизни. Если они убьют меня сейчас, им не удастся воспользоваться плодами преступления: они разоблачены в печати.

Четвертый этап

Несмотря на тоску, охватившую меня, я обязан продолжить рассказ. О Лекуантр, если вы не пошлое орудие тайной мести! О Национальный конвент, который судил меня, не выслушав, и на справедливость которого я тем не менее возлагаю все мои надежды! О французы! Я обращаюсь к вам! Внемлите стойкому гражданину, я раскрываю вам истину, доселе таимую мной в национальных интересах и во вред собственному.