Болтовня - [27]

Я отпустил Гертнера и в одиночестве долго наблюдал очищавшееся от ночных облаков утреннее небо.

* * *

Непрестанное кружение нашей планеты проходит для типографии бесследно: ни одного движения вперед. Мир крутится вокруг солнца, мы же сами вокруг себя. День — ночь, ночь — день полны мучительного однообразия: ночь — тайна, неизвестность, мрак, день — слякотный день, сырость, туман, мразь. Белка в колесе исполнена мечтательного однообразия, она стремится назад. Нам путь назад заказан, вперед не идем, прыгаем на месте и плюем под ноги, авось проплюем землю и провалимся.

— "Ночка темна — я боюся…" — звенит веселый голос Снегирева.

Беспечный голос: ночка темная в голове у парня.

Сегодня у нас заседание, неофициальное заседание, свои люди: побалагурить сошлись.

Удобнейшая комната — завком: всегда пусто. Председатель — человек занятой, в завкоме ему сидеть некогда, и потому тог, кто слаб, приводи баб, покупай вино, выбивай дно и веселись в пустом помещении до потери сознания.

Наша семья дружная, все говорить любители, особенно коли разговор предполагается по душам.

Климов достает грязный, засморканный платок, протирает глаза, приглаживает усы и спрашивает:

— По какому случаю и кем собраны?

Ответа он не получает. Все заняты досужими пересудами, никто не обращает внимания на его вопрос.

Мы терпеливо ждем прихода Жоржика Бороховича.

Но вот и они — спевшаяся и спившаяся тройка — Жоржик, Витька Костарев и Жаренов.

— Желательно посовещаться, — обращается к нам Костарев, — о порядках в типографии.

— Еще бы не желательно, — поддакивает Андриевич.

Жоржик и Жаренов стоят обнявшись, от обоих попахивает водкой — должно быть, хлебнули для смелости.

— Да кто нас сюда собирал? — интересуется Архипка.

— Мы, — веско произнес Витька, указывая пальцем на свою грудь. — Мы — инициативная группа, решившая оживить производство.

— Инициативная группа? Так, так, — неодобрительно бормочет про себя Климов.

Жаренов протягивает руку вперед, другую засовывает в карман пиджака и начинает громить типографию:

— Невозможно становится, совсем невозможно. Разве у нас коммунисты есть? Нет их…

Жаренов растерянно обводит глазами присутствующих, точно ищет между ними коммунистов.

— Например, Косач партийный. Разве с него что спросится? Он человек маленький. За все про все будет отвечать администрация. Отвечать-то она будет, а пока нам — маленьким людям — прикажете в гроб ложиться? Продукты дорожают, ни к чему не приступись, никаких денег не хватит, надо требовать прибавку. Прибавки, и больше нам не о чем разговаривать…

Жоржик перебил Жаренова:

— Вообще мы больше не можем. Ни завком, ни ячейка нам ходу не дают… Новый порядок в типографии надо установить. Никакого начальства! Выберем сами себе заведующего, и пошла писать губерния. Что выручим — наше, убыток наш, прибыль наша…

До чего договорились ребята! Откуда мысли такие в голову лезут? Вот я вас, сукиных детей!…

— Это вы-то — Жаренов с Жоржиком — хозяева будете? — спрашиваю я разговорщиков. — Хозяева: один пьяница, а другой «жоржик».

— Как ты сказал? — гневно закричал на меня Борохович.

Со стула нетерпеливо вскочил Алексей Алексеевич Костомаров — метранпаж и честный партиец — и закричал:

— Кого, ребята, слушаете? Жаренов из партии выгнан? Выгнан. За хорошее партийный билет не отнимут. Мало Жаренов хамил, что ли? А вы его слушаете. И Жоржику не сегодня завтра лететь из комсомола. Слушатели! Они вам Советскую власть предложат свалить, вы тоже слушать будете?

— Зачем слушать, и мы говорить начнем, — отозвался Андриевич.

Климов размахнулся, стукнул кулаком по стене, провел пятерней под носом и обругал Андриевича:

— Тут, брат, не говорить: бить надо.

Жаренов замахал рукой:

— Потише!

— Нет, не тише! Нынче спешить надо! — закричал Климов еще громче.

— Какой нашелся!

— Заворачивай, заворачивай в сторону!

— Вот в морду тебе и заверну!

— А это видели?

Борохович сложил из трех пальцев комбинацию.

А Мишка Якушин схватил со стола линейку да как бахнет Бороховича по руке.

Жоржик взвыл.

Его попробовал перекричать Костомаров.

— Не слушайте бузотеров, ребята! Они наговорят себе на голову… Пошли по домам!…

— Требуем прибавки! — завопил Жаренов. — Кто со мной?

К нему пододвинулись Жоржик и Костарев — встали они втроем в углу и вызывающе посмотрели на нас.

Костомаров усмехнулся и внятно произнес:

— Бузбюро. Как есть бузбюро.

— Бюро? Где? — вдруг послышался голос нашего тихого предзавкома Шипулина.

Он стоял на пороге, держа в руке разбухший порыжевший портфель.

— Какое бюро? — еще раз просительно обратился он к ребятам.

— Бузотерское, — насмешливо объяснил ему Климов.

— Шутите? — вежливо и робко усмехнулся Шипулин, подошел к столу и начал копаться в ворохе выцветших бумажек.

— С какой стати шутить? Это ты только шутками занимаешься, — ответил Костомаров.

— То есть как шутками? — обиделся Шипулин.

— А так, — объяснил ему Костомаров. — Делом ты не занимаешься.

Костомаров говорил правду. Шипулин был человек тихни, недалекий, неприметный. Уважением среди рабочих не пользовался и держался на своем месте только благодаря Кукушке, у которого находился в полном подчинении.

— Как тебе не грешно, — беззлобно обратился Шипулин к Костомарову. — Ведь я занят круглые сутки.