Большой верблюжий рассказ - [22]

- Что ты лезешь со своей Дыропановой! - буркнул Крутов.

- Ну так вот, - сказал Геля крутовскому гостю. - У них никогда не было великой истории. Все это блеф.

- А помнишь, Крутов, как ты занимался половой любовью с этой своей Дыропановой прямо в подъезде? - продолжал мемуарный вопросник товарищ Нейман.

- Слушай, старик, - сказал мне Крутов. - Пошлем их всех к черту и давай выпьем вдвоем.

- Сами они на государственность не способны, - сказал Геля крутовскому гостю, наливая в стаканы.

- Ты серьезно? - с интересом спросил крутовский гость.

- Да у них никогда ее и не было! - сказал Геля.

- Вы надолго? - мягко посмотрел на меня Крутов.

- Да ты только представь, - сказал Геля. - Их так называемый Петр Великий платил дань занюханному крымскому Гирею! Рабство у них в крови! И они хотят навязать его миру! От них обороняться надо, как от чумы!

Я это услышал. Но не понял - о ком.

- Геля, ты о ком? - спросил я.

- А? - оглянулся Геля. - Я о Пушкине. Его материалы к истории Петра Великого...

Близкий взрыв, не зацепив осколками, плотной волной давит на глаза, уши, мозг, живот, выворачивая все наружу и одновременно впихивая все обратно. Называется контузия. Я был в грязной крутовской квартирке - не его собственной, кстати, а снятой на какой-то срок. И был предзакатный час дитя восходного (где-то уже я об этом говорил). Но Геля оглянулся. И я увидел утро, "Нерингу". Метрдотель проводил нас к привычному Полиньке и товарищу Нейману столу. Мы заказали венгерского вина и местный медовый ликер. На нас оглянулся молодой человек со взглядом ассирийского царя умного и ненавидящего. Это было утром. Еще не было моей телеграммы. Но я спросил Гелю - о ком он? А на меня оглянулся молодой человек со взглядом ассирийского царя - умного и ненавидящего.

- А Пушкин? - спросил я сам себя.

- Пушкин? - спросил Геля.

Рядом снова лопнуло. И все - на меня. Осколками не зацепило. Но - по ушам, глазам, мозгу, легким, животу. И все - обратно. Я вскочил. Наружу. Из модуля - наружу. Рев. Верблюды. нет. Вертолеты. Мы стояли близ аэродрома. Мои - вот. Минометы мои - вот. И ребята - вот. Уже срывают чехлы. Уже зажигают лампы. Для прицела надо лампы. Надо с лампой стоять перед трубой. Ночь. Надо же найти точку отсчета. Вот - лампа. И ее уже зажигают. В трубку орет майор Сактабаев. Уже у меня в руках телефонная трубка. Орет цели. Орет какие-то несусветные цели. Опять рядом лопается. Яркий свет. Чего он орет? Чего ты орешь? Без тебя вижу! Яркий свет - и лампы не надо. Они - вот. На пределе. Сейчас уже не нужны будут минометы.

Прицел! - кричу ребятам самый-самый, хоть хватай и задирай трубу, то есть ствол. Сактабаев орет матом. Требует совсем другие цели. Но через миг уже все. А пошел ты!.. - и тоже матом. И ребятам - прицел самый-самый. -Давай! - И со звоном - по первой. Тут - уже без второй. По первой. Ну и по второй, и беглым - туда же.

Звон разбитой мной бутылки и холод ее горлышка в руке, так называемая розочка, остановили меня.

Квартирка Крутова, не своя собственная, но квартирка Крутова. И солнце садится. Значит - не ночь. Значит - не утро. И не орет Сактабаев ошибочные цели. Не утро, не ночь, не Сактабаев, не "Неринга". Только звон разбитой мною бутылки. Розочка. И что? И ужас? Он был пред ним быстрее молнии. Ассирийский царь. А ужас? Мать-перемать. Что со мной?

- Что с тобой? - спрашивает, держа меня за плечи, товарищ Нейман.

Ужас. У меня светлеет, как утром светлело небо. Мы шли с товарищем Нейманом римским нашим шагом - и небо светлело. У меня тоже светлеет, как небо светлело утром. И ужас. Светлеет - и я вижу ужас. Ассирию поразил ужас. Он был пред ним быстрее молнии. Чело ее бледнело, как небо утром, когда мы шли римским. Нет. Что я горожу. И вообще, что со мной? Чело ее стремительно бледнело. Столь же стремительно... Мать-мать-мать, Геля!

Я очухался. Меня за плечи держит товарищ Нейман. Стоит передо мной и держит за плечи. Но я смотрю на Гелю и - лучше не видеть. Белый, с белыми глазами сидит на тахте Геля, и брюки его наливаются влажной тьмой.

Я бросил розочку на пол.

- Сева!..

- Что? Римским?

А чего же еще остается русской душе - не бить, так бежать. Был бы ты у меня в батарее, товарищ Нейман, - цены бы тебе не было.

И мимо всех. Мимо уговоров Крутова. Мимо медного серебра Полиньки и ужаса Гели. Мимо Светика. Мимо нашего города. Уж не буду поминать, мимо кого - там. Мимо Термеза. Туда. В Андхой. В Даулатабад. В Меймене. К Анчару. Между прочим, не такая уж там пустыня. Там дороги - на букву "х". То есть можно сказать, что там вообще их нет. Но места там - дай боже. И к Анчару это я загнул. И черт с ним. Все равно - туда.

И мы оттяпали с товарищем Нейманом изрядное расстояние. Остановились в виду моста, за которым открывался на фоне зеленых холмов черно-белый собор. К нам подошел мужчина средних лет и с характерным местным акцентом попросил разрешения побыть с нами.

- А вы выпили? - спросил товарищ Нейман. - Если выпили, то можно. Если - нет, то вам будет скучно.

- Я теперь каждый день выпиваю, - признался мужчина.

- Плохо! - осудил товарищ Нейман.