Большой стиль и маленький человек, или Опыт выживания жанра - [7]

Итак, налицо победоносное шествие «маленького человека», который увеличивается благодаря масштабам своей личности и спасает жанр. Эта тенденция доходит порой до самой крайности: в романе Патрика Рамбо «Кот в сапогах» (во Франции вышел в 2006-м, в России — в 2009-м[7]) изображён некто Набулионе Буонапарте, прозванный «котом в сапогах», который на глазах у изумленной публики превращается во французского императора. В облике героя от сцены к сцене настойчиво выделяются признаки незначительности, мизерабельности, как какой-нибудь зонтик или мятая одежда: «В дальнем конце внутренней колоннады мюскадены наседали на маленького штатского, чья физиономия им не понравилась; этот человек вошел через парадный вход, часовые его проверяли, однако какие-то бешеные, увидев мятый редингот и зонтик, подумали, что изобличили агента общественной безопасности, переодетого лавочником.

— Не беспокойтесь, — злобно процедил Буонапарте, — мой зонтик не заряжен».

Правда, обычный, ничем не замечательный герой порою способен на жуткое зверство и обречен на медленную потерю рассудка — как героиня гениального, хотя и тяжёлого для восприятия романа Иштвана Силади «Камень в сухом колодце» (впервые издан в Венгрии — 1975-м, в России — 2010-м[8]). Илька Сенди убивает своего любимого Денеша Гёнци, чтобы он не оставил ее и не уехал в Америку искать лучшей доли. Тело она бросила в колодец. Происходит все это в городе Горедоне — захолустье, тёмная провинция, где каждое утро процветет и погибнет. Силади намеренно делает своими героями людей, не умеющих рефлектировать, — и показывает какую-то животную безысходность их любви. Вот размышляет Денеш: «Нет, чтобы эта девушка с ее непростой душой осталась совсем одна, ей надо весь Горедон похоронить… А что было бы, если бы для барышни существовал только он, Денеш? Если бы она вообще никого больше не знала? <…> Он с удовольствием поиграл какое-то время с этой странной выдумкой насчет вымершего города, который берег бы девушку только для него одного.

Потом радость его постепенно подернулась печалью: ведь как раз он-то и не может по-настоящему принадлежать барышне. Почему же ему тогда кажется, будто горедонцы стоят у него на пути?»

А вот размышляет Илька: «Но может ли кто-либо распоряжаться жизнью, свободой других; или пускай самого себя? Ведь жизнь и свобода — не от нее происходят, не благодаря ей и не ради нее существуют. А если так, то можно ли вообще говорить о решении? Или, стало быть, каждый раз, когда ты отваживаешься принять решение, ты определяешь собственную судьбу? Выходит, для Ильки Сенди только и остается, что выбрать, когда и кому себя выдать? Кого пригласить в судьи над собой? Или — пригласить себя? Может, попробовать? Но ведь на любую такую попытку неизбежно должен повлиять страх перед законом, перед общественным приговором?..»

Если же героем по прихоти автора оказывается человек социально значимый, та самая сильная личность в истории, то он непременно страдает от собственных масштабов и жаждет совсем другого. В романе Шань Са «Александр и Алестрия» (во Франции издан в 2006-м, в России — 2009-м[9]) внутренние монологи Александра Македонского — почти сплошная жалоба самому себе: человек, добившийся власти над миром, «утратил способность быть счастливым», и это — своего рода приговор «крупной личности». «Моя храбрость вошла в легенду. Я достиг апогея силы. Упорство и решимость привели меня на высоту, недоступную сынам человеческим. Но все эти земные радости не радовали меня. Я утратил способность быть счастливым».

Еще раз упомянем Юрсенар: для ее героев масштаб собственной личности — не подспорье, не самоутешение, а смертная мука.

Жизнеописание обреченного жанра заканчивается, вопреки всем прогнозам, оптимистически: роман выжил. Выжил, несмотря на эстетику non-fiction, победоносно прошествовавшую, казалось бы, его путями, — но оказалось, что для нее возможна собственная территория, нет нужды занимать чужую, а внутренняя форма слова далеко не всегда прочитывается как «фикция». Обливаемся ли мы слезами над вымыслом? Никто не сознается; только теперь это личное дело каждого, как и само чтение.

На сегодняшний день соотношение между «большим» и «маленьким» человеком ощутимо изменилось в пользу последнего. Биография великих людей — излюбленное «позитивистское» чтение в XIX веке — теперь увлекают читателя все реже. Парадоксально, но факт; на популярность романа с «незначительным», «обычным» героем повлияло не что иное, как эстетика нон-фикшн, в основе которой лежит идея ценности каждого прожитого опыта вне зависимости от социальной значимости личности. Пожалуй, последним, кто всерьез интересовался биографиями людей значительных, пусть даже и не вполне великих, являлся Абрахам Маслоу; но и он скорее в целях прикладных, чем каких-либо еще. Изменение характера героя в современном романе явилось своего рода реакцией на изменение структуры общества, ставшего явным как раз к началу XXI века. Пирамида как метафора иерархизированного общества окончательно перекочевала в область экономики; вертикаль как метафора движения вверх — в область политологии. Пожалуй, наиболее подходящей метафорой сегодняшнего дня является плоскость, выражающая сущность демократического общества: здесь все может пересекаться, любая форма перетекает в другую, происходит неконтролируемое количество диффузий, причем все реже и реже мы воспринимаем их как нечто из ряда вон. Возможно, через какое-то время демократия обретет и объем, которого ей так недостает последние лет сто пятьдесят. Однако речь ведь не о социальных утопиях, а о реакциях искусства на то, что происходит с человеком — и массовым, и индивидуальным.