Большой, маленький - [44]

Рыбалка полностью отвечала осуществлению его замыслов и при этом место не имело никакого значения: можно было стоять у самой воды, где течение быстрым потоком омывала выступающие из воды камни или уйти под ветвистые ивы, склонившиеся к самой поверхности водной глади. Острота ощущений не ослабевала, даже если, поразмыслив, вы уверялись в том, что самым подходящим местом было то, где вы стояли несколько минут назад, бросая долгие взгляды туда, где стоите теперь и мечтали оказаться среди узорчатой тени, отбрасываемой листьями прибрежных ив. И как только Август осознал это, как только им овладело желание переходить с места на место, нечто подчинило себе его действия — леска сильно дернулась и удочка чуть не вырвалась из его протянутой руки.

Август вздрогнул от испуга, неуклюже перехватил удилище, едва не выронив его, опустил в воду подсак. Тени деревьев растворялись в вечерних сумерках. Вытащенная из воды рыба смотрела на него с глупым удивлением, что свойственно всем пойманным рыбам. Август вытащил крючок, засунул пальцы в костлявый рот рыбы и точным движением сломал хребет. Когда он вынул руку, его пальцы были испачканы скользкой и холодной рыбьей кровью. Недолго думая, он сунул пальцы к себе в рот и облизал их. Зимородок взглянул на него, промчавшись над водой, как стрела, и уселся на вершину сгнившего дерева.

Положив рыбу в плетеную корзинку, Август выбрался на берег и сел в ожидании. Он был уверен, что зимородок смеялся над ~ним~ саркастическим, мстительным смехом. Хотя, возможно, он просто был смешлив. Рыба не превышала семи дюймов в длину — едва хватит на завтрак.

— Если бы мне приходилось питаться одной рыбой, — сказал Август, — я бы вырастил клюв побольше.

— Не следует говорить, пока к вам не обратятся, — сказал вдруг зимородок. Ведь вы же знаете, что существуют правила приличия.

— Извините.

— Сначала я буду говорить, — продолжал зимородок, — а вы — удивляться, кто я такой, чтобы так говорить с вами. Потом вы осознаете, что это я; потом вы обратите внимание на свои пальцы и на пойманную рыбу и поймете, что вкус ее крови позволил вам понимать голоса птиц и живой природы. Вот тогда мы и побеседуем.

— Я не хотел…

— Предположим, что все так и было. — Зимородок говорил желчным, раздраженным голосом. Августу показалось, что голос исходит из его толстой шеи, покрытой оперением, а глазки выражали досаду и злобность. Вот уж поистине безвредная птица.

— А теперь обратись ко мне, — продолжал зимородок. — Скажи: «О, птица!» А потом изложи свою просьбу.

— О, птица! — сказал Август, умоляюще сложив руки, — скажи мне, можно ли поставить автозаправочную станцию в Медоубруке и продавать форды?

— Конечно.

— Что?

— Конечно.

Ему было неудобно разговаривать с птицей, сидевшей на ветке сгнившего дерева на таком расстоянии, что вряд ли разговор можно было бы назвать беседой. И Август постарался представить себе птицу, сидящей рядом с ним на берегу. Это подействовало. Он даже засомневался, был ли зимородок действительно птицей.

— А теперь, — сказал зимородок, глядя на Августа ярко горящим быстрым безжалостным глазом, — это все?

— Думаю, что да… я…

— Что еще?

— Ну, я думал, что у вас будут некоторые возражения, мол шум, запах.

— Нет.

— О, как это мило с вашей стороны.

— С другой стороны, сказал зимородок и засмеялся хриплым смехом, — раз уж мы оба здесь, ты мог бы спросить меня заодно и еще о чем-нибудь.

— Но о чем?

— Обо всем, спроси о том, чего тебе хочется больше всего.

Он на минуту задумался прежде, чем высказать свою абсурдную просьбу. Его сердце забилось так, что у него перехватило дыхание, он понимал, что ему, может быть, не следовало бы делать этого. Краска бросилась ему в лицо.

— Ну, — сказал он, сдерживая дрожь, — если… есть один фермер и у него есть дочь…

— Да, да, да, — нетерпеливо проговорил зимородок, как если бы он хорошо знал, чего именно хочет Август и не хотел утруждать себя подробностями.

— Но награда будет потом, а сначала давай решим, какая будет плата.

— Плата?

Зимородок быстрым движением поднял голову и завертелся на ветке, поглядывая то на Августа, то на небо, то на быстрое течение как будто обдумывая резкие замечания, которые он скажет, чтобы выразить свою досаду.

— Плата, — сказал он, — плата, плата. Ну, что с тобой делать. Давай назовем это любезностью, если тебе так больше нравится. Любезность в ответ за вполне определенное имущество и благосостояние, которое — не сочти меня несправедливым — само идет тебе в руки. Я имею в виду, — зимородок впервые за все время их беседы на мгновение проявил нечто вроде колебания или смятения, — я имею в виду колоду карт, игральных карт. Старых игральных карт. Тех, которые у вас есть.

— Карты Виолетты? — спросил Август.

— Да, именно.

— Я попрошу у нее.

— Нет, нет. Видишь ли, она считает, что это ~ее~ карты. Именно. Она не должна знать.

— Ты хочешь, чтобы я украл их?

Зимородок замолчал. На мгновение он скрылся из виду, хотя, может быть, это всего лишь внимание Августа переключилось с птицы на чудовищное, гнусное преступление, которое ему предлагали совершить.

Когда зимородок снова появился, он казался чем-то подавленным.