Большое кино - [126]

Она распахнула дверь, и Пирс понес Либерти к машине. Сев с ней рядом, он нежно ее обнял. Либерти развязала шнурок на конверте, но не стала смотреть на фотографию, а лишь показала ее Пирсу: с нее было довольно и того, что фотография при ней — Что это за женщина? — спросил Пирс.

— Это не женщина, — ответила Либерти, закрыла конверт и опять намотала шнурок на кнопку. — Это моя мать.

— Я привел в порядок коттедж, — сообщил Пирс, не отрывая взгляд от дороги.

— Хочешь меня соблазнить?

— Даже починил бельведер. Теперь там можно включать пишущую машинку и стоит отличный письменный стол со множеством ящиков: тебе будет где разложить бумаги.

Я даже велел спилить ветки, чтобы открыть вид из окна на реку, и установил кровать.

— Кровать?

— Ну да! Вдруг по какой-либо причине ты не сможешь вернуться в коттедж? И еще я подумал, что холодильник тоже не помешает…

— Когда ты все это успел?

— После смерти Корни. Я пробился туда прошлой весной.

Три дня подряд прорубался сквозь заросли! Все действительно поросло плющом, как ты и предполагала, но теперь все изменилось, и там не хватает только тебя, Либ.

Либерти вздохнула и закрыла глаза.

Машина остановилась. Они стояли на тротуаре, не обращая внимания на ветер, и улыбались друг другу. Оба были восхищены легкостью, с которой произошло воссоединение. Она снова обрела его и уже не боялась потерять.

— Позволь мне хотя бы зайти и хорошенько укрыть тебя одеялом.

— Я не собираюсь ложиться и чувствую себя нормально. — Они поцеловались, как настоящие любовники.

— Тебя ждет жесткая курица, — сказала она, усмехнувшись, — а мне нужно время, чтобы все осмыслить.

Либерти отперла дверь своего чердака и сразу увидела на кухне старуху. Та сидела на табурете и строила на столе пирамиду из баночек со специями. Либерти удивленно воззрилась на ее длинную черную юбку и черные чулки. Меньше всего она ждала увидеть Китсию в облике греческой вдовы.

— Наверное, вы просочились в замочную скважину? — спросила она не очень уверенно.

Китсия решительно откашлялась и, не спуская глаз со своей пирамиды, проговорила:

— Я сказала твоей соседке снизу, что у меня срочное дело.

Ты все узнала?

Либерти вынула из конверта фотографию и молча протянула ее гостье. Взяв фотографию, Китсия согнула ее так, что Арчера и Раша не стало видно.

— Почему вы не сказали мне правды еще на Зваре? Зачем было все усложнять?

— Ты бы все равно мне не поверила. К тому же твоей обязанностью было просветить Кит.

— Вы могли бы сами сказать ей! — не унималась Либерти.

— От кого еще узнавать такие новости, как не от собственной сестры? Я уже пыталась открыть ей правду, для того и приезжала в Калифорнию. Но там я совершила глупость.

— Знаю. Джей Скотт все мне рассказал.

— Пусть это будет тебе уроком, Либерти. С возрастом мы не обязательно умнеем.

— Вернувшись на Звар, вы узнали, что теперь тайна известна не только Ахмеду, но и Рашу?

— Ко мне пришел Дхали с известием, что Ахмед и Раш заключили сделку — и Кит обречена. Я пыталась ее предостеречь, но она даже не стала со мной разговаривать.

— Значит, вы сами организовали задание «Метрополитен»?

— Мы с главным редактором — старые знакомые. Она передо мной в долгу.

— Вы знали, что я увижу у Александеров на каминной полке?

— Эта фотография много лет не давала Аманде покоя, и ты, как хороший журналист, должна была обратить на нее внимание.

Если бы я сразу тебе об этом сказала, ты бы плюнула мне в лицо.

— Пожалуй, вы правы, — согласилась Либерти со вздохом. — Впрочем, чтобы знать наверняка, надо было попробовать…

— Неужели ты не догадывалась? Хотя бы в глубине души? Неужели тебя не наводили на размышления подарки?

Либерти взяла фотографию.

— Я помню их все до одного. Я их боготворила, как знаки свыше. — Она уставилась в окно, на сгущающиеся дождевые тучи. Однажды я лежала в кровати. Металлическая кровать, которую так часто красили белой краской, что перекладины покрылись буграми Окна располагались слишком высоко, чтобы мы могли из них выглядывать, но из кровати открывался вид на реку.

Помнится, это был мой день рождения: должно быть, мне исполнилось два года. Сестра Бертран принесла пакет и положила на мою кровать. Она сказала, что раздавать подарки — не ее дело, но в этот раз она допускает исключение и просит, чтобы я не разболтала остальным. Я открыла коричневый конверт и нашла в нем иллюстрированный молитвенник. Я была еще слишком мала и не умела читать. Ни у кого, кроме сестры Бертран, не было времени, чтобы немного мне почитать, но я не переживала: я часами разглядывала картинки — великолепные, золоченые. Когда мне должно было исполниться пять лет, молитвенник украли. — Либерти нахмурилась. — Почему вы не присылали мне подарки каждый год? Когда я ничего не получала на день рождения, мне хотелось умереть.

— Всем нравится, когда их балуют! — воскликнула Китсия.

— Я была единственной воспитанницей монастыря Святая Мария на Реке, у которой хоть кто-то был в большом мире, и этой покровительницей-волшебницей были вы. Только волшебница могла прислать подарок, который я получила, когда мне исполнилось шесть лет, — длинный синий шарф из тончайшего шифона. Сначала я обматывала им голову, направляясь в церковь, — впервые мне захотелось сделать приятное Христу. В те времена я представляла Его старшим другом, понимающим меня, как никто другой. Я повсюду носила шарф с собой — иначе бы его сперли, — даже в ванной не снимала его с головы. Потом вы прислали мне белую шелковую юбку с французскими отворотами.