Большое испытание Серёжи Мерсенёва - [19]

Вениамин Алексеевич надел очки, подошёл к Серёже и положил ему на плечо большую, мягкую Руку:

— Знаешь что, Серёжа? Честно скажу — не легко мне было решиться на такое дело. У меня свои ребята есть, все делал, чтобы предотвратить такой исход, два дня боролся с гангреной, раздумывал, но...

Он говорил спокойно, немного грустно, с сожалением. Серёжа, подняв голову, смотрел ему в лицо. И хотя Вениамин Алексеевич был теперь в очках, однако уже не казался таким чужим и строгим, как раньше...

НАКОНЕЦ-ТО ДОМА!

Серёжу выписали в весенний, тёплый день. Провожать вышли многие больные, дежурные сестры, Лидия Ивановна и даже сам Вениамин Алексеевич. Казалось, Серёжа и не рад такому вниманию: он нетерпеливо звал прощавшуюся с врачами Зинаиду Алексеевну:

— Ну, мама же! Ты скоро?

— Надоели мы ему хуже горькой редьки, — сказал врач.

— Трудно ему здесь пришлось, Вениамин Алексеевич, — оглянувшись на сына, сказала Зинаида Алексеевна.

— Было дело, было! — продолжал врач и подошёл к кошеве. — Ну, счастливого пути, Серёжа! Постарайся больше нам не попадаться!

— До свидания! Не попадусь! — полушутя, полусерьёзно ответил мальчик.

Кошева тронулась. На Светлом образовались большие наледи, и конюх Иван Захарович повёз Мерсенёвых кругом озера, береговой дорогой. Лес стоял чёрный, оголённый, набухший, на прогалинах в лучах солнца тускло мерцали тающие сугробы. Под ногами Серко, под санями хлюпала весенняя вода.

Чем ближе подъезжали к дому, тем больше веселел Серёжа. Он чувствовал себя здоровым, и его смешило, что мама и Иван Захарович относятся к нему, как к совсем беспомощному малышу. Правда, никто и словом не обмолвился о событиях той зимней ночи, но было ясно, что они не забыты, и Иван Захарович посматривает на Серёжу и уложенные рядом костыльки не просто так.

— Побереги-ка сынка, Алексеевна, — раскат! — предупреждал старик и придерживал Серко, хотя тот и так еле плёлся.

Зинаида Алексеевна крепко обнимала Серёжу, прижимала к себе и тревожно следила за приближающимся раскатом. А Серёже было смешно: боятся пустякового раската! После всего, что с ним произошло, такие опасности уже не казались страшными. Всё тяжёлое и трудное осталось позади, и одна радость, радость жизни переполняла его маленькое сердце.

За лесом замелькали здания дома отдыха, и Серёжа с любопытством стал всматриваться: интересно посмотреть, что тут изменилось без него?

Они ехали по прорубленной в вековом лесу главной аллее, огибавшей глубокие заливы Светлого, мимо выкрашенных к летнему сезону дач. Они были всё такие же, если не считать, что сугробы теперь съёжились.

В конце боковой аллеи виднелось двухэтажное общежитие сотрудников дома отдыха с просторным бетонированным крыльцом. Возле этого крыльца стоял Серко в тот предутренний тёмный час, когда они с дядей Гришей уезжали в Собольское. Мама, кутаясь в платок, стояла на крыльце и кричала им вслед: «К вечеру чтоб дома были! Смотрите у меня!» Вот тебе и к вечеру: вернулся почти через два месяца и без ноги... Серёжа нахмурился...

Мерсенёва первой вылезла из кошевы и подошла к сыну, собираясь его вынести. Готовился помогать и Иван Захарович.

— Не надо! — сказал Серёжа, и когда Зинаида Алексеевна всё-таки склонилась над ним, он отодвинул её в сторону и нетерпеливо проговорил: — Говорю, не надо! Я сам!

Он выкинул ногу из кошевы, сел на краешек, подставил костыльки, ловко встал на них и, постукивая, пошёл на крыльцо.

— Ишь ты, приспособился! — усмехнулся Иван Захарович впервые за всю дорогу. — Ниче-го-о! Видать, дело у него пойдёт, Алексеевна! Не кручинься больно-то — обойдётся!

— Я так надеюсь, так надеюсь, Иван Захарович! — сказала Зинаида Алексеевна, вынимая из саней одеяло и узел с посудой, в которой она возила гостинцы в больницу. — Трудно ему будет...

Когда они пришли домой, Серёжа с любопытством осматривал комнату: она за это время стала как будто меньше, и все вещи казались какими-то постаревшими, потёртыми. Диван оказался низеньким и совсем не таким широким, каким представлялся Серёже, когда он вспоминал его в больнице.

Весь подоконник был заставлен цветами. Они выпустили много новых листьев. Свежую, яркую зелень пронизывало солнце. Солнечные блики рассыпались и на полосатой ковровой дорожке.

— Вот мы и дома, — сказала Зинаида Алексеевна, подсаживаясь к сыну на диван. — Снова дома. Сыночек ты мой!

— Мама, не надо. Ты опять заплачешь, — отстранился Серёжа.

— Ну, не буду, не буду, — глотая слёзы, проговорила мать.

После обеда Зинаида Алексеевна, как обычно, ушла на работу, и Серёжа остался один. Он прилёг на диван и стал прислушиваться к знакомым звукам: звонкому тиканию ходиков и доносившемуся из-за окна постукиванию. Там росла сосна, и это её сучок стучал в окно. Вот не позволила мама обрезать сучок раньше, а теперь это потруднее будет сделать: с одной-то ногой не так просто лазить по деревьям. Но он всё равно попробует...

За дверью послышались шаги, шопот, нерешительный стук. Вошла Ира Кувшинкова, за ней Костя Осколкин, а там, толкая друг друга, ввалились третьеклассники Витя Чернышёв и Саша Сиротин.

Нестройным хором они сказали:

— Здрасте! Здорово, Серёжа!