Большие Поляны - [59]

Успокоившись, Уфимцев вновь сел, навалился грудью на стол.

— Должен вам сообщить, товарищ секретарь, что благодаря нашему попустительству Векшин пошел уже на прямую провокацию.

И он рассказал ей о событиях в Шалашах, не преминув упомянуть, что и в Больших Полянах ходят слухи, пущенные Векшиным, будто в колхозе нет больше хлеба на трудодни.

— То, что вы рассказали, это уже серьезно, — сказала Анна Ивановна, выслушав его. — Но прежде следует проверить... Если подтвердится, будем обсуждать.

Когда Стенникова ушла, Уфимцев еще посидел, думая о состоявшемся разговоре. Он не был им доволен, хотя не мог обвинить Анну Ивановну в непоследовательности или нелогичности суждений. Он считал, проверка поведения Векшина — излишняя трата времени. Подлость его поступков была ясна и без проверки.

Глава седьмая

1

Уже зарозовели высокие скворечницы и радиомачты от встававшего в степи солнца, когда Уфимцев выкатил свой мотоцикл, собравшись ехать в Шалаши. Утро выдалось прохладное, с обильной росой на крышах, на придорожной траве. Небо над селом сияло голубизной, а за Санарой еще синело, падало в черную пахоту.

Он мчался по ожившей улице, здоровался с колхозниками. Вначале обогнал мужиков, шедших на ток; они расступились перед его мотоциклом. Потом догнал женщин огородного звена, сидевших на трех подводах, объехал их стороной, чтобы не пугать лошадей. Дашка что-то крикнула ему, но он не расслышал. Встретилась грузовая машина с молочными бидонами, продавщица Нюрка Севастьянова в плюшевой жакетке, директор школы, высоко поднявший почерневшую соломенную шляпу в знак приветствия.

На выезде из села неожиданно увидел мать. Она шла от настежь распахнутых ворот поскотины, опираясь на длинный бадог, — видимо, отгоняла телят в поле. Он сразу узнал ее грузную фигуру. Была она в серой кофте и коричневой, подоткнутой, в поясе юбке, из-под которой выглядывала другая — синяя, с оборками; белый платок, завязанный узлом под подбородком, молодил ее одутловатое лицо.

Узнав мчащегося на мотоцикле сына, она стала, вытянула бадог, перегородив дорогу. Уфимцев не хотел этой встречи, но деваться было некуда. Притормозив, он остановился.

— Здравствуй, мама.

Он не мог не заметить, как сердито сузились ее глаза, как недовольно она посмотрела на него.

— Здравствуй, здравствуй, сынок... Что же это получается, Егор...

— Знаешь что, мама, — перебил ее Уфимцев. — Я догадываюсь, о чем ты хочешь сказать. И все, что ни скажешь, будет правильно, я наперед с этим согласен. Но мне сейчас некогда, люди ждут. Давай в другой раз.

Он добавил газу, повернув ручку. Мотоцикл взревел, задрожав, окутываясь дымом.

— Ну! — только и сказала, зло выдохнув, Евдокия Ивановна и постучала батогом о землю. — Погоди, доберусь я до тебя!

— На обратном пути! — крикнул Уфимцев, срываясь с места.

Он знал, о чем она будет говорить. Конечно, об Ане. Станет упрекать, стыдить, что опозорил род Уфимцевых, может, даже поплачет. Но к чему все это? Что толку от ее слез? Того, что случилось, слезами не поправишь...

Ехать было тяжело, мешали комья засохшей земли, оставленные плугами на дороге при переезде тракторов с одного поля на другое. Уфимцев петлял между ними, притормаживал, трясясь в седле.

Неожиданно мотоцикл заглох. Он сошел с него, вывел на чистое от комьев место, покачал, чтобы взболтать смесь в баке, стал заводить. Но сколько ни бил ногой, мотор, всхлипывая, смачно сосал смесь, но не давал вспышки.

Он посмотрел вдоль дороги в ту и другую сторону, дорога была пустынна. Ничего не оставалось, как бросить здесь эту трещотку и вернуться в село, — он отъехал не больше трех километров.

Невдалеке от овражка находился ток. Он повел туда мотоцикл.

Там, где еще не так давно стучали веялки, гудели машины, перекликались человеческие голоса, теперь царило запустенье. Под желтой крышей возились воробьи, обосновавшиеся тут на зиму. Уфимцев послушал их трескотню, отрешенно вздохнул, огорчаясь своей неудаче, прислонил мотоцикл к столбу, снял защитные очки, сунул их в карман и пошел быстрыми шагами в село.

2

В конторе его встретила озабоченная Лиля:

— Анна Ивановна из Колташей звонила. На два часа бюро парткома назначено, вызывают вас и Векшина.

Уфимцев никак не ожидал, что Пастухов так скоро осуществит свою угрозу. «Быстро отреагировал», — подумал он. Взглянул на часы — уже половина двенадцатого. Чтобы успеть к началу бюро, следовало поторопиться.

— Где Векшин?

— Векшин уже уехал... Позвонил в Репьевку Васькову, попросил дождаться, чтобы вместе ехать. Васькова тоже вызывают.

«И Васькова?» — удивился Уфимцев. Против воли беспокойство овладело им. Значит, на бюро вытащат все его грехи, а не только отказ принять дополнительное задание по сдаче зерна. Ну что ж, тогда-то должно все это случиться.

— Вот о чем я вас попрошу. Подъедет Николай, скажите ему, чтобы отвез мотоцикл в мастерскую, сдал Сараскину. А сам пусть побыстрее заправляется и подъезжает к моей квартире. Я пойду переоденусь. — Он осмотрел критически себя, свой старенький пиджак, измазанные чем-то брюки и порыжевшие сапоги. — Неудобно являться в таком виде пред светлые очи начальства.