Большие надежды - [43]

— Ну, одумался, сказалъ угрюмый старый Долджъ.

— Такъ теперь я тебѣ скажу: за то, что ты всегда прилежно работаешь, пусть будетъ по-твоему, пусть всѣмъ будетъ полупразднякъ.

Сестра моя все это время стояла на-дворѣ. Подслушивать и шпіонничать было ей ни почемъ и она тотчасъ же просунулась въ одно изъ оконъ.

— Похоже на тебя, болванъ! сказала она Джо: — давать праздники такой лѣнивой и неповоротливой скотинѣ. Видно, ты очень-богатъ, что можешь такъ бросать деньги. Желала бъ я быть его хозяиномъ.

— Мало ли надъ кѣмъ ты желала бы командовать, когда бы только смѣла, отозвался Орликъ съ злобной усмѣшкой.

— Оставь ее, сказалъ Джо.

— Да, я съумѣла бы справиться со всякимъ мерзавцемъ, возразила моя сестра. Ее начинало уже разбирать. — И съ перваго бы началѣ съ моего муженька, который глава всѣмъ мерзавцамъ; да и ты не ушелъ бы у меня, ты самая подлая тварь отсюда и до Франціи — вотъ что!

— Гнусная ты вѣдьма, тётка Гарджери, какъ посмотрю, проворчалъ Орликъ.

— Да ну же, оставь ее! сказалъ Джо.

— Что ты сказалъ? принялась кричать она. — Что ты сказалъ? Что онъ сказалъ, Пипъ? какъ онъ меня назвалъ, и то при моемъ мужѣ? О-о-о!

Каждое изъ этихъ восклицаній было пронзительнымъ визгомъ. Я долженъ замѣтить, что поведеніе моей сестры, какъ и вообще всякой горячей женщины, нельзя извинить вспыльчивостью, потому-что она не безсознательно увлекалась порывами гнѣва, но сознательно и съ разсчетомъ настроивала себя и постепенно доходила до бѣшенства.

— Какъ обозвалъ онъ меня при этомъ подлецѣ, который клялся защищать меня, продолжала она. — О! о! поддержите меня. О!..

— Ага! бормоталъ сквозь зубы работникъ. — Я поддержалъ бы тебя, была бы ты только моя жена, я поддержалъ бы тебя! Подъ насосомъ всю бы дурь-то выгналъ изъ тебя.

— Говорятъ тебѣ, оставь ее! сказалъ Джо.

— И слушать это!.. завизжала моя сестра, всплеснувъ руками. Это была ужь вторая степень ярости. — И слушать, какъ онъ меня ругаетъ, этотъ мерзавецъ Орликъ, въ моемъ собственномъ домѣ, меня, замужнюю женщину, и передъ мужемъ!.. О-о!

Съ этими словами она принялась снова визжать и бить себя въ грудь, швырнула въ сторону свою шляпку и растрепала волосы. Это было послѣднею степенью бѣшенства. Съ этимъ она бросилась къ двери, которую я только-что передъ тѣмъ заперъ.

Что оставалось дѣлать несчастному Джо послѣ его неуваженныхъ, выраженныхъ какъ-бы въ скобкахъ, увѣщаній, какъ не спросить у своего работника: на какомъ основаніи онъ осмѣливается вмѣшиваться между нимъ и женою, и чувствуетъ ли онъ въ себѣ довольно храбрости, чтобъ выйдти съ нимъ за кулачки. Старый Орликъ понималъ, что обстоятельства не допускали иного исхода, кромѣ потасовки, и потому тотчасъ же сталъ въ оборонительное положеніе. Не скидывая даже своихъ прожженныхъ фартуковъ, они сошлись, какъ два богатыря. Но я не зналъ человѣка, который бы могъ устоять противъ Джо. Орликъ — какъ будто-бы онъ былъ не лучше моего блѣднаго джентльмена — скоро уже валялся въ угольной пыли и, казалось, не очень-то торопился вставать. Тогда Джо отперъ дверь, подобралъ мою сестру, которая упала безъ чувствъ у окна (конечно, уже насладясь зрѣлищемъ драки), отнесъ ее въ домъ и положилъ на постель, совѣтуя ей очнуться; но она знала только металась и судорожно запускала руки въ его волоса.

Тогда, какъ обыкновенно послѣ подобныхъ вспышекъ, наступила въ домѣ такая тишина, такое спокойствіе, съ которымъ я привыкъ соединять понятіе о воскресеньи или о томъ, что въ дому покойникъ. Я пошелъ наверхъ одѣваться.

Когда я сошелъ внизъ, Джо и Орликъ подметали соръ. Не было замѣтно никакихъ признаковъ раздора, кромѣ некрасиваго шрама на одной ноздрѣ у Орлика. Кружка пива появилась отъ «Лихихъ Бурлаковъ», и они хлебали изъ нея поочередно самымъ мирнымъ образомъ. Эта тишина имѣла успокоительное и философское вліяніе на Джо; онъ проводилъ меня на дорогу и сказалъ мнѣ, въ видѣ полезнаго напутствія:

— На сцену и вонъ со сцены, Пипъ — такова ужь жизнь!

Какъ дики были мои ощущенія, когда я очутился на дорогѣ къ миссъ Гавишамъ — никому до того нѣтъ дѣла. Никого также не интересуетъ, какъ долго я ходилъ взадъ и впередъ передъ калиткою прежде, чѣмъ рѣшился позвонить и какъ я боролся самъ съ собою, звонить ли мнѣ или удалиться и, безъ-сомнѣнія, удалился бы, еслибъ мнѣ было время возвратиться въ другой разъ.

Миссъ Сара Покетъ отворила калитку. Эстеллы не было видно.

— Это еще что? Ты опять здѣсь? сказала миссъ Покетъ. — Чего тебѣ надо?

Когда я сказалъ, что пришелъ только узнать, какъ поживаетъ миссъ Гавишамъ, Сара очевидно пришла въ сомнѣніе, впустить ли меня или отправить прогуляться. Но, не желая взять этого на свою отвѣтственность, она впустила меня и чрезъ нѣсколько времени возвратилась съ рѣзкимъ отвѣтомъ, что я могу взойти наверхъ.

Все было попрежнему, но миссъ Гавишамъ была одна дома.

— Ну, сказала она: — надѣюсь, ты не намѣренъ чего-нибудь просить. Ничего не получишь.

— Я вовсе не за тѣмъ пришелъ, миссъ. Я только хотѣлъ вамъ сообщить, что я очень-хорошо поживаю въ ученьи и очень вамъ благодаренъ.

— Хорошо, хорошо! И она сдѣлала нетерпѣливое движеніе старою, костлявою рукою. — Заходи отъ времени до времени; приходи въ твое рожденье… Ага! вдругъ замѣтила она, поворачиваясь съ кресломъ ко мнѣ: — ты ищешь Эстеллу — а?