Большие гонки - [28]

Ему понадобилось какое-то время на то, чтобы врубиться, но потом, подобно запоздалому восходу за полярным кругом, это произошло. Весь он стал подобен утренней заре.

— Но… но… Послушай, я хочу сказать…

Я подтолкнул к нему стакан и он конвульсивно схватил его.

— Это пара пустяков, Бамбер, милый мой. Мерзкое, отвратительное, выгодное и пустячное дело.

Он поупрямился немного, следуя полученному воспитанию, прежде чем начал торговаться.

— Я абсолютно не в состоянии это сделать. Мне очень жаль, поверь мне, — он посмотрел на часы будто его поджимало время. — Знаешь ли, я должен чтить банковские правила. Президент — друг моего отца.

— Мы можем сторговаться на трехстах пятидесяти фунтах. Это даст тебе возможность провести немало дивных вечеров. Разумеется, это чистыми.

— Джаспер, старина, подумай только…

Мысль о таких деньгах заставила дрожать его голос.

— Из чистого любопытства, о каком номере идет речь?

Значит его можно купить, вместе с его образованием и всем остальным.

— 2371. Скажем, четыреста фунтов, но на этом остановимся.

Он пожал плечами, пытаясь ломать комедию, но в его взгляде я заметил нечто. Должно быть, вспомнил номер и это меня насторожило. Он вновь с сожалением посмотрел на часы, и я почувствовал, как холодок пробежал по спине. Он кого-то ждал и этот некто должен был прийти с минуты на минуту.

— Пойду закажу ещё стаканчик, Бамбер. Подумай, пока я не ушел. Четыре сотни чистыми.

Я отошел от него и быстро затерялся в толпе. Снял куртку, надел темные очки и отошел на достаточное расстояние, продолжая время от времени наблюдать за ним сквозь лес жестикулирующих рук и сигаретный дым. Он несколько раз осмотрелся вокруг, но было столько народу…

Мне не пришлось долго ждать. Некто знакомый проскользнул в толпе, расталкивая людей длинными ухоженными пальцами, и уселся напротив Чимса.

Он не был похож на человека, предпочитающего держаться в тени. На нем было рубашка с золотистыми арабскими письменами на зеленом фоне. Лимонного цвета брюки напоминали о каком-то балете. На ногах у него были замшевые фиолетового цвета сапоги до колен. Но я узнал бы эти оттенки черт знает где. Это весельчак с «голуаз», встреченный мной в лавочке «Джойбой». Забавно…

Я расположился таким образом, чтобы их было видно на отражении в стекле, но меня бы они не заметили. Француз тем не менее пробежался взглядом несколько раз по залу, лаская при этом руку Бамбера. Они говорили о чем-то серьезном, но у меня было столько же шансов их услышать, как у мыши, взывающей о помощи при бомбардировке. Они поднялись и, осмотревшись ещё раз вокруг, принялись прокладывать себе путь к выходу. Я запаниковал, но выручили неустанные тренировки. Рядом со мной находился юный американец, на майке которого под прекрасным «никоном» виднелась эмблема его университета. Я обнял его за плечи.

— Позвольте мне воспользоваться вашим аппаратом. Я сейчас сделаю снимок века.

Я снял аппарат у него с шеи и попытался проскользнуть мимо двух типов, мускулами и резким запахом дезодоранта блокировавших мне дорогу.

— Эй! — крикнул янки, следуя за мной.

— Я тут же вернусь, малыш, — пообещал я, но засомневался, что он меня услышал. Выскользнув на улицу я пожалел, что не завел великолепного и незаменимого плаща с капюшоном, чтобы им прикрыться.

Чимс и мой красавчик пересекли улицу и вошли в достаточно солидный дом. Я вовремя проскользнул следом, чтобы заметить их исчезновение на лестнице. Дом был разбит на несколько квартир и студий, занятых художниками и фотографами, настоящих инкубатор творцов моды. Спрятавшись у двери, я видел, как француз открыл одну из них.

Я прижался к стене, боясь, что он осмотрится, прежде чем войти. Выждал пару минут, не высовываясь, пока дверь не открылась, а затем, к моему сожалению, закрылась. Потом прокрался к этой двери. Старый, простой замок… Достав свою пластиковую карточку, выждал ещё пять минут, позволяя им устроиться, затем открыл и увидел перед собой узкую лестницу с зеркалом наверху. Добротный ковер, темно-красные стены, прекрасные гравюры Парижа но я всегда знал, что в тихом омуте черти водятся.

На небольшую лестничную площадку выходили две двери. Из-за большей слышна музыка. Вторая маленькая, ее-то я и открыл тихонько. Оттуда вывалились две швабры, которые я подхватил, чтобы они не загремели. Посмотрел в замочную скважину. Было почти темно, и мне не был виден источник света, отбрасывавший светлый конус. Пришлось приложить ухо к образовавшемуся проему. Слышались голоса, но труба Майлза Девиса их перекрывала.

Пришлось спустился по лестнице и тихо выйти. Покосившиеся стены бесчисленных ателье были связаны маленькими переходики, построенными как Бог на душу положит и целиком застекленные. Не потребовалось много времени, чтобы найти пожарную лестницу… Видимо, фотографы часто работали наверху. Я поднялся по ней и оказался на совершенно плоской крыше с пирамидами застекленных рам, торчащими как муравьиные кучи. Иные были неосвещены, а некоторые светились, словно фары. Можно было представить, что находишься над посадочной полосой лондонского аэропорта.

Я пробрался между этими рамами до места, где прикинул расположение квартиры француза. Может быть, он любил наблюдать звезды, или слишком занят, а может быть просто небрежен. Как бы то ни было, он не задернул всей шторы — часть была приоткрыта, видимо, зацепилась на полпути. Совершенно прозрачное стекло, вероятно, этим мазилам требовалось много света. Я подготовил «никон», проскользнул к светлому квадрату и посмотрел внутрь.