Большие деньги - [176]

– Может, они дадут мне бесплатный билет обратно в Италию?

Мэри не помнила, что они делали весь остаток дня, он прошел как в тумане. Они ездили по самым бедным предместьям Бостона. Довольно часто тех, кто им был нужен, дома не оказывалось. Сколько времени пришлось зря потратить на звонки из телефонных будок по ошибочным номерам. Она все делала не так как надо – она была в этом убеждена, – неотрывно глядела на толпы людей, все прибывавших в их офис, мужчин и женщин. Она чувствовала резь в глазах, словно их запорошило пылью. Стивенс утратил свою первоначальную язвительно-раздраженную манеру разговаривать. Теперь он терпеливо спорил с должностными лицами из тред-юнионов, с социалистами, священниками, адвокатами, демонстрируя лишь свою холодность с едва заметной долей сарказма.

– В конце концов, они храбрые люди. Сейчас уже не важно, будет ли спасена им жизнь или нет. Теперь нам гораздо важнее спасти силу рабочего класса.

Все были с ним согласны.

– Любая демонстрация означает акт насилия, и она наверняка может лишить нас последнего шанса, надежды на помилование губернатора в последнюю минуту перед казнью, – говорил он.

Мэри теперь не знала, куда подевалась ее инициатива. Неожиданно она стала секретаршей Дональда Стивенса.

Она не чувствовала себя такой несчастной, когда бегала по его поручениям.

Поздно вечером она обошла все итальянские рестораны в поисках какого-то анархиста, который зачем-то понадобился Стивенсу. Ни в одном не было посетителей. Пусто. Повсюду царила леденящая тишина. Все притихли возле обреченных на смерть. Люди держались подальше друг от друга, словно опасаясь заразиться. В глубине салона одного ресторанчика на втором этаже она увидела Джерри Бернхема. Он один сидел за столиком со стаканчиком виски и бутылкой имбирного пива. Лицо у него было бледное как полотно, и он чуть покачивался, сидя на стуле. Он посмотрел в ее сторону, но не увидел. Официант, склонившись над ним, тряс его за плечо. Он был в стельку пьян.

Как было приятно вернуться снова в офис, к Стивенсу, который все еще пытался организовать всеобщую забастовку. Когда она вошла, он бросил на нее испытующий взгляд.

– Снова неудача, – с горечью бросил он.

Положив трубку, поднялся, своими большими шагами подошел к рядами вбитыми в мрачной желтой стене крючкам, снял свое пальто и шляпу.

– Мэри Френч, – сказал он, – я знаю, вы смертельно устали, я отвезу вас домой.

Им пришлось обойти стороной несколько кварталов, чтобы избежать встречи с полицейскими кордонами, окружившими Капитолий.

– Ты никогда не принимала участия в перетягивании каната? – спросил Дон. – Ну, когда ты тянешь его изо всех сил, но те ребята, на другой стороне, покрепче, они берут верх и тащат тебя с остальными за собой. Тебя тащат вперед гораздо быстрее, чем ты, упираясь, пытаешься тащить всех назад… Не позволяй мне говорить на манер поражения… Мы с тобой не пара проклятых либералов! – сказал он, сухо рассмеявшись. – Разве ты не ненавидишь адвокатов?

Они стояли перед ее кирпичным домом с закругленным фронтоном.

– Ну, спокойной ночи, Дон, – сказала она.

– Спокойной ночи, Мэри, попытайся хорошенько выспаться.

Понедельник ничем не отличался от воскресенья. Она поздно проснулась. Ей так не хотелось вылезать из теплой постели. Какая отчаянная борьба с собой – одеться, идти на работу, снова смотреть на эти лица, в эти глаза, в которых сквозит осознание поражения. Ей казалось, что люди на улице отворачиваются от нее. Все затихли возле обреченных на смерть. На улицах – тишина, даже, казалось, уличное движение стало глухим, словно весь город умолк, окованный ужасом смерти этой ночью. День прошел как обычно – монотонные фразы, колонки газет, телефонные звонки. Все затихли возле обреченных на смерть. В этот вечер, когда они с Доном поехали в Чарлстон, чтобы принять участие в марше протеста, душу ее охватило ужасное волнение. Она и не ожидала, что их там будет так много.

Обрывки песен, разрозненные строчки из «Интернационала» взлетали и затухали над морем голов, плывущих по улице между грязными, закопченными домами с темными пустыми окнами. Все затихли возле обреченных на смерть. С одной стороны рядом с ней шел какой-то низенький человек в очках, который сказал, что он учитель музыки, с другой – девушка-еврейка, член профсоюза рабочих фабрик по производству модной одежды и трикотажа. Они взяли друг друга за руки. Дон шагал в первом ряду, чуть поодаль. Они шли по мосту. По булыжной мостовой под надземкой. Над их головами гремели поезда.

– Отсюда всего несколько кварталов до тюрьмы Чарлстон! – завопил кто-то в толпе.

На этот раз копы не жалели рук. Цокот лошадиных подков по булыжнику, гулкие удары дубинок – хэк, хэк! Чуть подальше пронзительные сирены полицейских «воронков». Мэри ужасно испугалась, увидев, как большой грузовик прет прямо на нее. Она отпрыгнула в сторону, укрывшись за стальной фермой. Два копа схватили ее. Она прильнула всем телом к грязному металлу. Полицейский бил ее по рукам дубинкой. Ее избили не очень сильно. В толчее она потеряла шляпку, волосы ее растрепались. Ее бросили в «воронок».

Сидя в нем вместе с другими, она поймала себя на странной мысли: нужно иметь короткую прическу, чтобы заниматься тем, чем занимается она, Мэри.