Большевизм: шахматная партия с Историей - [21]
Контрреформы Александра Третьего еще более усугубили это неблагополучие. Земство было лишено статуса общественных органов самоуправления, а его служащие превращены в государственных чиновников и взяты под контроль полиции. Тот же Кропоткин сообщает, что уже в
1896 году «одна помещица, муж которой занимал видное положение в одном из земств, пригласила на свои именины восемь народных учителей… На другой день… явился к ней урядник и потребовал список приглашенных учителей для рапорта по начальству. Помещица отказала. «Ну, хорошо, — сказал урядник, — я сам дознаюсь и отрапортую. Учителя не имеют права собираться вместе. Если они собирались, я обязан донести»[93].
Произвол власти порождал антигосударственные настроения и, как следствие, правовой нигилизм. Если вам позволительно так обращаться с нами, то почему нам нельзя то же самое делать по отношению к вам? Б русских революционных кругах убийство Александра Второго называли казнью — и это далеко не случайно.
Основой интеллигентского мироощущения становится нонконформизм, который принимал иногда самые причудливые формы. «Русская действительность» превратилась в штамп, которым пытались оправдать свое пьянство, разврат, воровство. Отторжение реальной жизни логически вело к попыткам встать над нормами повседневности, к психологической и психической ущербности, к комплексу неполноценности. Отсюда — и та необычайная популярность Ницше в России конца XIX века, особенно в среде российской люмпен-интеллигенции. Но тот же нонконформизм лежал в основе и политической радикализации определенной части образованного общества. И чем более психологический нонконформизм личности был подкреплен интеллектуальным осмыслением причин ущербности окружающего ее мира, тем более у этой личности было шансов пополнить собою ряды революционеров.
Биографии многих большевиков весьма типичны в этом отношении, давая образчики ярко выраженного нонконформизма.
П.Г. Смидович в своей автобиографии так описывает гимназические годы: «Классическая гимназия в годы самой глубокой реакции. Сухие педагоги, добивающиеся чинов, ограниченные областью латинских и греческих учебников, невежественные, без чести и самоуважения, — они ломали походя все живое в детях. Рядом с ними другие, с человеческими лицами, но страха ради прятавшие глубоко в себе все человеческое. Естествознание — это запретная область. Те же обедни и всенощные, под строгими глазами начальства. Унижение и карцер. А в наших душах — в одном классе были все время Малиновский (Богданов) и Руднев (Базаров) — зрела глубокая ненависть ко всему официальному, презрение ко всему насильственному строю»[94].
Для Н.А. Милютина само мещанское общество послужило источником «прозрения»: «Встречи со всеми этими людьми очень рано выработали во мне резкий протест против всего строя тогдашней жизни, где на моих глазах одни безобразно самодурничали, а другие голодали и жили, как звери»[95].
Но нонконформизм сам по себе еще не делает из человека бунтаря, революционера. Нужен психологический настрой на борьбу, на отчуждение от общества в целом. Мартын Лядов был исключен из 3-го класса гимназии с тройкой по поведению за то, что обругал инспектора. Михаил Ольминский с пятого класса гимназии мечтал о революции и зачитывался подпольной литературой. В 16 лет под влиянием знаменитого покушения Соловьева на Александра Второго он покупает револьвер и учится стрелять. Разумеется, далеко не все большевики проявляли в столь ранние годы бунтарские наклонности, но, тем не менее, приведенные выше примеры весьма показательны. Один из первых соратников Ульянова-Ленина, М.А. Сильвин, откровенно признавался в своих мемуарах: «Позже, уже взрослым, мне случалось иногда вспоминать детство в интимных беседах с тем или иным близким другом, вышедшим из той же среды. Впечатления были общие: ни одной радостной черты, ни одного сладкого воспоминания. Здесь, вероятно, и родилась та злая радость отрицания и та страшная беспощадность, которую отметил еще Герцен в психологии разночинцев — интеллигентов своего времени, людей революционных замыслов и разрушительных нигилистических устремлений»[96].
Несколько иначе проявлялся нонконформизм у рабочих, чаще всего это было связано с осознанием своей социальной неполноценности. Воспоминания рабочего
А. Фролова, достаточно откровенные и красочные, дают некоторое представление о процессе «осознания»: «Мне почему-то казалось, что если бы рабочие захотели стать чистенькими и прилично одетыми, их бы всюду принимали, они бы многое увидели, многому научились и с ними, признав их за людей, стали бы считаться. Мысль хорошо одеться, быть умнее хозяев, пробраться к ним и быть ими принятым, как равный, а потом вдруг сказать: вот видите, я среди вас не хуже вас, а я рабочий, почему же вы нас не считаете за людей? — Эта мысль не давала мне покою»
