Большевики - [40]

— Соединимся. Мы все же знаем район. Но пойдемте, перекусим.

Ездовой уже разостлал шинель командирам возле дороги. На шинель положил полкаравая черного хлеба, кусок холодной вареной баранины, тряпицу с солью и кусок сыру. В бутылку он вставил зажженный огарок свечки. В синем вечернем воздухе затеплился ярко–желтый огонек. Уселись все трое: командир, Борин и ездовой. Ели молча. Сияющий месяц выплыл из–за темных деревьев. Почернели тени. Прозрачные, но резкие контуры деревьев и кустарников принимали причудливые формы дворцов, людей и животных. С дороги от телег, под которыми мигали огоньки, несся придушенный шум речи.

— Будем строиться… И пора в путь. — Командир мягко вскочил на ноги.

— А тачанка? — спросил ездовой.

— Оставим у батареи. Нам с нею таскаться некуда.

— А как же я? — с тревогой спросил ездовой.

— А ты пойдешь с нами.

— Возле орудий вы кого оставляете, командир? — на ходу спросил Борин.

— Первый взвод 1‑ой роты с одним пулеметом. Народ боевой. Вот как только уедут подводы, они здесь вблизи замаскируют и орудия, и пулемет, и себя. Я им оставлю провианта на одну неделю.

— Кто ими командует?

— Мой помощник Старкин — коммунист. Надежный. Но… время трогаться в дорогу. Вы слышите — подводы уже уехали.

Борин прислушался. По лесу несся треск и скрип.

— Ну, я иду строить.

Через несколько минут отряд выстроился по дороге в длинную ленту людей. Послышались слова команды, и отряд тронулся в путь. Посередине колонны позвякивали катившиеся на колесах 5 пулеметов. За ними шли пулеметчики с железными коробками в руках. В хвосте отряда несколько десятков человек несли по–двое ящики с патронами, хлеб и мешки с продуктами. За ними бренчала походная кухня.

Во главе отряда шли два проводника, коренастые бородатые крестьяне, в лаптях, с большими суковатыми палками в руках и с котомками за плечами. По сторонам их шли командир и Борин.

Через четверть часа колонна уже была в глухом лесу. Она двигалась по лесной тропинке узорной и кружевной от ночных лунных светотеней.

* * *

— Время сделать привал, — попыхивая трубкой, сказал командир. — Уже больше двух часов идем.

— Который час? — спросил Борин.

— Без десяти двенадцать.

— Нужно подумать о ночлеге. Возможно, что завтра будут столкновения с противником. Пусть отдохнут бойцы, устали за день.

— И то ладно, — решил командир. — А где здесь можно остановиться на ночлег? — обратился он к одному из проводников.

— Што–сь — спросил тот.

— Где бы нам на ночлег? — говорю я.

— А здеся. Здеся можно… — в один голос ответили оба проводника. — Места хватит.

Посредине поляны отряд остановился, стал разбиваться поротно. Пока командир устраивал ночевку Борин разговорился с проводниками.

Оба крестьянина, казалось, мыслили совершенно одинаково. В разговорах они взаимно дополняли и подтверждали друг друга.

Больше говорил одни из них — седой старик. Он говорил степенно и изредка поглаживал бороду.

— Мы тоже, чай, понимаем… — говорил он.

— Как жить — вторил другой. — Суветская власть очинно даже хорошая для нашего брата.

— Не то что старый прижим.

— Да чем же она хороша вам? — выпытывал Борин.

— А ты вот сам посуди, друже, — землицу нам дала.

— Вот, вот — дала.

— А то раньше, бывало, идешь вот эфтим лесом, али вон поляной, что прошли, — ды‑к сердце–то кровью так и зальется — землица–то такая блаженная, а не у дела.

— Помещичья, стало быть.

— Вот ты и вникай… Землица помещичья — тыщи десятин и лесов и угодья — а у тебя, серенького, всего той землицы кот наплакал. Овце пастись было негде…

— Где уж там. — Ей–ей негде…

— А теперича землица нам дадена — вот. Это мы понимаем. А кем дадена? Все ею же, Советской властью.

— Ею, ею, мил человек.

— Потом же, мы вот молокане. Раньше нам ходу не было — за вериги жали, хошь помирай.

— Где уж. Ох, господи!

— Вон эти длинногривые — стеснение делали… А почему то, а почему это?.. и пошел и пошел! Вон говорит, убирайтесь к бусурманам.

И анафему тут тебе тычет и от церкви отлучает. Словом не возьмет, потому на нашей стороне правда — так через полицию девствует — на высылку. Бунтовщики… А какие мы бунтовщики?

— Ох, господи… Да рази…

— Ты нас не трожь. И мы тебя не тронем…

— Живи себе. Нам што…

— Да, — протянул Борин. — Вот теперь Деникин занял эти места. Вот что плохо. За ним ведь прижимка идет! И поп, и пристав, и помещик. Вот если их верх возьмет — землицу то отберут у вас, и вновь старая прижимка будет над вами.

— Нет, милый, не хотим! Теперь уж землица наша. Никому не дадим. И в евангелии сказано — поевши сладкого не захочешь горького.

— Воистину.

— Да ведь сила на их стороне будет. Против рожна не попрешь. Возьмут тех из вас, кто непокорен будет — изрубят в куски, чтобы другие убоялись.

— Ничего. Ничего! На миру и смерть красна. А бог наш, Иисусе Христе, владыко животов наших, тако сказал: поднявший меч — от меча погибнет… За себя постоим.

— Уж не воевать ли вы будете из–за земли? — спросил Борин.

— Авось обойдется и без войны. Все в руце божией.

* * *

Пришел командир. Услал проводников в сторону. Подсел к Борину. Отрапортовал.

— Кругом поставлены заставы и караулы. По дороге будут ездить разъезды. В расходе одна треть людей. Придется часа два не поспать.