Большевики - [23]

— Это штаб, — шепнул парень Федору.

— Ага! Хорошо.

На востоке небо стало светлеть. Кругом закукурекали петухи.

— Поспешай, товарищ, вот сюда.

Председатель тащил Федора к темному срубу с заколоченными дверями и оконными отверстиями. Над срубом вместо крыши торчали стропила. В теневой стороне сруба прислонилась лестница; возле нее стоял одетый в полушубок бородач.

— Полезай, товарищ, — сказал он глухим басом. — Развидняется уж. Ну, с богом.

Федор быстро забрался по лестнице наверх.

— Нашел дырку–то? — спрашивали снизу.

— Нашел.

— Ну, не бойся, сигай вниз — не высоко. А мы уж уйдем.

Послышались звуки удаляющихся шагов. Федор приблизился к краю стены, у которой стояла лестница. Посмотрел. Ни лестницы, никого из людей вокруг не было. Тогда он подошел к черному четырехугольному отверстию в потолке сруба. Ухватился руками за его края и прыгнул вниз… Пол оказался близко. Прежде всего он посмотрел в небольшие просветы между досками, которыми были заколочены окна. В просветах была хорошо видна площадь, больница и штаб. «Отличный наблюдательный пост, решил Федор. — Отсюда можно будет проследить, что делается в штабе и больнице. Будем ждать рассвета».

* * *

Оказывается, незаметно для себя Федор уснул. Разбудил его теплый солнечный луч, скользнувший по лицу. Федор сразу вскочил. «Заснул, кляча», — злобно выругал он сам себя. Быстро подбежал к окну на площадь. Посмотрел в щелку. На дворе был яркий летний день. Все сияло, искрилось и горело красками. Вдоль улицы и на площади было полно солдат и казаков. Федор вначале подумал, что это новое подкрепление противника. Но его поразил жалкий вид солдат. Оборванные, грязные, избитые, стояли они вдоль пыльной дороги. Испуганно озирались по сторонам. Ни на одном из них не было оружия.

«Э, да ведь это же пленные красноармейцы — догадался Федор. — Как это я не мог сообразить раньше».

Всего каких–нибудь 30 шагов отделяли его от пленных. Он ясно видел их серые лица.

Со всех сторон обступили пленных вооруженные казаки: низкорослые, бородатые, злобные. Несмотря на полуденную жару, казаки были одеты в теплые шерстяные бешметы, украшенные на плечах разноцветными погонами, и в зимние картузы и папахи. Дула винтовок торчали у них из–за спины. Сабли в поношенных ножнах болтались на боку.

* * *

В воздухе повисли злобная брань и язвительный смех. Казаки злорадно потешались.

— Довоевались, так вашу мать, — сердито шамкает седоусый, дряхлый, худой, как камышинка, казак–старик, серый от седых волос и до пыльных сапог. — Черти поганые, Христа продали. А, проклятые!

Старик трясет черной потрескавшейся шеей.

— Ось погодите, — басит его сосед, дюжий казак. — Ось мы вас, дохлых чертей, зараз порубаем на шашлыки. — И казак до половины обнажает клинок сабли.

— Плохи будут шашлыки, — острит третий гундосый казак. Ясно видит Федор в свою щелку его обезображенное оспою лицо и красный прыщ вместо носа. — Им Троцкий по одному хвосту тухлой селедки давал на день — так что они насквозь протухли селедкой.

— А тебе поди как плохо, — возражает дюжий казак. — Теперь, сам знаешь, пост, хотца солененького, так заместо рыбки и сойдут. — Казак потирает руки. Кругом смеются.

* * *

Пленные молчат и с безысходной тоскою смотрят вокруг.

«Как видно, не кормили уже несколько дней ребят, — думает Федор. Больно сжимается сердце.

У самого конца ряда пленных стоит рослый красноармеец, одетый в одни изорванные засаленные шаровары. Он весь в синяках и кровоподтеках. Особенно избито лицо. Он с завистью смотрел на стоявшего неподалеку молодцоватого казака — щеголя.

«Чего это он так смотрит на него? Уж не завидует ли он его одежде», — думает Федор. Казак одет в синий бешмет» поверх бешмета вьется пояс в серебряных бляхах, во рту у казака дымится большая серебряная трубка.

«Покурить парень хочет… вот чего он смотрит на этого франта, — решил Федор. — Боится попросить».

Вспомнил Федор рассказ одного курильщика–красноармейца. Он попал однажды в плен к казакам и благополучно удрал оттуда. Пробовал этот красноармеец в плену несколько раз попросить у казаков хотя бы маленького окурочка. Но всегда зря. А часто в ответ на свою просьбу он получал колотушку. Это был какой–то каменный народ, лишенный чувства сострадания. Били же казаки по чем придется и непременно с презрительным приговором: «Вот тебе, сучий сын, окурочек! Собачье мясо!! Ишь чего захотел. Может, уж тебе и вина принести, а заодно и бабу привести?! А, стервец! Вот тебе еще! Что, ндравится?»

«Может и тебя, братец, колачивали за такие же просьбы», — думал Федор, глядя на смотревшего с завистью пленного. Но тут внимание его отвлеклось в другую сторону. Из–за угла штабной избы выбежал молодой офицер, одетый с иголочки. Он весь сиял, начиная с новых нестерпимо блестящих лакированных сапог и до новых серебряных погон с двумя золотыми звездочками. Блеск увеличивали напомаженные и прилизанные волосы, до того блестящие, что вся голова офицера казалась Федору покрытой расплавленным стеклом. Покуривая толстую папироску и небрежно посматривая вокруг, он подошел прямо к концу ряда пленных. Гримасничая, посмотрел поверх пенснэ в золотой оправе на рослого красноармейца, одетого в одни засаленные штаны. Красноармеец опустил глаза вниз. «Сволочь», — произнес с присвистом офицер и быстрым движением руки бросил дымящуюся папиросу. Она угодила прямо в лицо полураздетого красноармейца. У красноармейца вырвался громкий крик боли и придушенного гнева. У Федора сжались кулаки. «Мерзавец! — прошептал он по адресу офицера. — О, подлец!»