Болшевцы - [27]

— Надо собрание, — неуверенно сказал Накатников.

— Вот и я думаю, — подхватил Погребинский. — Ну что же, если сами предлагаете, сейчас и начнем.

Перешли в так называемую крафтовскую контору. Мелихов сел рядом с Сергеем Петровичем, широкое лицо его было угрюмо и как будто осунулось.

— Кого в председатели выберем? — спросил Мелихов. Ребята называли кандидатуры воспитателей. Мелихов отвел:

— Этого не должно быть. Самим решать, самим и вести.

«А если они что-нибудь не так?» — подумал Сергей Петрович.

Собрание раскачивалось с трудом. Хотя уже собирались и не один раз, когда устанавливали дежурства по кухне и очередь дневальства в спальнях, но тогда все происходило как-то иначе.

— Чья была вчера очередь — Андреева? — помог Мелихов.

Ребята подтвердили в несколько голосов.

— Так пусть он и расскажет теперь, почему отказался от уборки.

Андреев, круглоголовый плечистый паренек лет шестнадцати, поднялся, потом сел. Лицо его было красно.

— Я не отказывался, я согласен, — мямлил он… — Только если убирать, так всем убирать. А то говорят: вы пацаны, вы теперь всегда будете женихам убирать. Это я не согласен.

— Кто говорит? — спросил Погребинский.

— Все говорят, — глухо сказал парень и замялся.

— Да кто все? Гуляев, Осминкин?

Парень открыл рот, точно рыба.

— Ну, Котов, Умнов тоже… Все говорят, — сказал он растерянно.

Накатников издал какой-то нелепый звук и сейчас же пригнулся, чтобы стать незаметнее. Мелихов уловил это движение.

— Хочешь, Мишаха, поговорить?

— Нет, я ничего… Я потом, — отказывался Накатников.

— Я вот что скажу, — вдруг, осмелев, крикнул он резким, надтреснутым голосом. — Я так понимаю. Безусловно нас здесь собрали. Может быть, он сейчас вор, а завтра трудящийся… Я так понимаю… Не должно быть у нас здесь никаких ни «больших», ни «маленьких». Я вот так понимаю.

Он говорил, что в коммуне должны все вместе строить новую свою жизнь и помнить, что остались в тюрьмах товарищи. Он повторял все, что слышал от Погребинского, от Мелихова, от Сергея Петровича, с чем всегда был не согласен и что сейчас представлялось ему очень правильным, а, главное, своим личным убеждением.

Это была в его жизни первая речь. Он закончил ее высоко взведенным тенором:

— Довольно, пофилонили! Хватит дурака валять!

Никто не ожидал ничего подобного. Гуляева душила злость, Мелихов улыбался. Котов перешептывался о чем-то с Умновым, оглядываясь на Погребинского.

Погребинский встал:

— Да, прав Накатников. Кто может ему что-нибудь возразить? Кто с ним не согласен? Кто не будет работать? Таких нет. Кроме Умнова и Котова здесь таких нет.

— Не моя была очередь… Может, я буду, — вызывающе крикнул Умнов.

— А как же? Конечно, будешь! А ты что думал? Тебе особенный заведут устав? «Вожаками» заделались тут с Котовым! «Паханами»! Мальчиков поделили… А теперь не нравится? Теперь кончилось, так вы бузу завели? Ребятам головы стали дурить? Что ж, не нравится — не держим, пожалуйста. Идите туда, где на «вожаков» спрос. А нам не надо, мы как-нибудь и без «вожаков» обойдемся.

Котов прикрыл глаза рукой. Умнов собрал лоб крупными складками и смотрел в одну точку.

— Никаких атаманов в коммуне нет и не будет. Зарубите себе на носу. Никаких «больших», никаких «маленьких». Общее собрание — всему голова. Управляющий коммуной и его помощники — ваши руководители. Решение общего собрания — закон. Постановления будем проводить в жизнь через передовиков, через актив. Все должны подчиняться собранию. Все отвечают за каждого. Принимать будем в коммуну только тех, за кого поручится собрание. И если кто-нибудь станет нарушать наши порядки, заводить свои, разрушать коммуну, — пусть? не обижается, пусть не пеняет после, когда его на общем собрании попрут за двери коммуны грязной метлой. Правильно будет так?

Коммунары возбужденно переговаривались, их смеющиеся лица, одобрительные восклицания и шутки свидетельствовали о том, что сказанное Погребинским им понравилось.

Собрание затянулось почти до рассвета.

Вновь обсудили порядок дежурства, составили новые списки и вывесили их к концу собрания на стенке. Подняли вопрос о плите, которую надо переложить, о негодных кастрюлях; решили, что пол нужно мыть не меньше четырех раз в месяц. Решили выбирать еженедельно одного парня в «контроль», который бы следил за порядком, будил болшевцев по утрам, наблюдал, чтобы не нарушались правила коммуны, помогал воспитателям. Погребинский подчеркнул, что выбирать, разумеется, надо самых лучших. Для начала на первую неделю выбрали Накатникова.

Разговор с Погребинским, которого так хотел Сергей Петрович, произошел, когда ребята уже улеглись. Втроем перешли в кабинет к Мелихову.

— Все, что случилось без нас и помимо нас, говорит, что мы сами еще плохо разобрались в том, что здесь делается, — начал Погребинский. — Мы не овладели положением. Надо яснее видеть разницу между детдомовцами и бутырцами. У каждого из бутырцев по две-три судимости, у каждого срок — самое малое — годика три. Это не беспризорники. Они великолепно все соображают. Вот вам пример — Накатников. Помните, Мелихов, как он вел себя в Москве, а сегодня — смотрите. Эти больше чем кто бы то ни было привыкли презирать и ненавидеть работу, а работать все-таки будут, если сумеем правильно подойти к ним. А у детдомовских ребят и положение иное, да и помоложе они. Думается мне, что на практике мы это недоучли. Взять хотя бы тех же Умнова и Котова. «Они, дескать, не такие испорченные», рассуждала бы тетя Сима… Возможно, даже наверное, и это очень для нас важно. Однако это, как видите, ничуть не мешает им быть среди своих «вожаками» и срывать дисциплину. Бутырцы поприжали их, высадили из «паханов» и… хорошо!