Больше никогда не спать - [49]

— Купи колпачок, — говорит он и простодушно демонстрирует мне тот, что надет на его собственный карандаш. — Они очень дешёвые и хорошо фиксируются с помощью вот этого колечка.

Он показывает колпачок в действии: снимает его с карандаша, надевает обратно.

— Что, разве такие не продаются в Голландии?

— Нет, — лгу я. — Ни разу не видел.

— Ох уж эти шариковые ручки, — говорит Арне. — Одно из тех новшеств, что придуманы только для того, чтобы заставить людей платить побольше за всякие сложные штуки, в то время как простые и надёжные существуют уже несколько веков.

Я с ним полностью согласен. Но даже с полными карманами остро отточенных карандашей я не смогу рисовать так же, как он.

Чтобы не мешать Арне, я отхожу на некоторое расстояние и сажусь на большой камень.

Когда Квигстад сортирует свои горные породы, он записывает на листке в специальном блокноте, когда и где он нашёл тот или иной камень, потом ещё раз осматривает камень в лупу, добавляет предполагаемое название, вырывает листок и упаковывает его вместе с камнем в пакет из водонепроницаемой бумаги. Иногда он собирает по десятку таких камней за день. Каждый из них весит по меньшей мере двести граммов. Путём несложных вычислений получаем, что рюкзак Квигстада тяжелеет на два килограмма в день. Кажется, Квигстаду наплевать. Его рюкзак, наверное, эластичный, и каждый день увеличивается из-за собранных камней. И пока я не замечал никаких признаков того, что Квигстад этим как-то озабочен.

Или вот Миккельсен. Миккельсен собирает в пакетики песок и щебень, но не гнушается и большими камнями. Он складывает их в рюкзак поверх одежды, в качестве сувениров.

Я вижу, как они появляются из-за холма с удочками в руках. Квигстад опять несёт рыбу, на этот раз очень большую. Он не знает, как она называется по-английски, но, разумеется, знает норвежское название: харр.

Harr. Я записываю слово к себе в блокнот. Они проверяют, не сделал ли я какой-нибудь ошибки.

Мы входим в зелёную палатку, Миккельсен разжигает примус. Чуть позже подходит и Арне.

— Есть хочется, — говорит он.

— Голод, — говорит Квигстад. — Недавно я повстречал (непонятное слово), он только что вернулся из Индии. Ездил туда, кажется, по ООН-овской программе помощи. Голод, говорил он, приезжие из Европы каждый день сталкиваются с голодающими, но сами ходят обедать в Хилтон-отель.

Я ему ответил: «Если бы ты и в самом деле был сделан из другого теста, чем Гитлер или Гиммлер, ты бы так не смог. Вот, скажем, было у тебя с собой восемь тысяч крон командировочных. Ты мог бы раздать их четырём тысячам голодных. На эти деньги каждый из них мог бы в течение суток есть досыта. Конечно, это вроде капли воды на раскалённой плите; но всё-таки сытый день — незабываемый праздник для человека, который всю жизнь прожил на пустой желудок. Самому тебе, конечно, пришлось бы пешком отправиться на ближайшее лётное поле, или занять денег у консула. Неприятно — конечно; поездка испорчена — разумеется. Но по сравнению с голодом четырёх тысяч бедняков это сущие пустяки».

— И что же сказал (непонятное слово)?

— Он сказал: «Конечно, я бы с удовольствием. Но деньги мне выдали не для того, чтобы я раздавал их направо и налево. Мне нужно было написать отчёт для Social Science Relief Program Committee!»

— Ну да, вот так и всем что-нибудь нужно. Надзирателям в Освенциме нужно было кормить свои семьи, да и крокодилы тоже не святым духом живы. Господи, ну и воняет же здесь.

В палатке висит синее облако дыма, но рыба вкусная. Мы едим её с хлебом, хлеб промок. Чья это вина? Точно не моя.

— Полное разоружение под международным контролем, знаешь, что это такое? — говорит Квигстад. — Примерно как поранить левую руку, а потом пытаться той же самой левой рукой наклеить на рану пластырь.

Он смотрит на Миккельсена, который, как мне кажется, часто думает о подобных вещах, но Миккельсен не отвечает.

— Я был бы счастлив сделать одно изобретение, — говорит Квигстад, — это канкан, но его, к сожалению, уже давно изобрели. А больше я не знаю никаких открытий, которые мне хотелось бы сделать.

Арне делает ему какое-то замечание по-норвежски. Все трое на некоторое время переходят на норвежский. В конце концов они надевают дождевики, и я, по их примеру, тоже. Конечно, Квигстад и Миккельсен собрались ещё порыбачить, а нам с Арне придётся вернуться в свою палатку — ведь квигстадовская слишком мала для того, чтобы спать в ней вчетвером.

Постепенно до меня доходит, что все начинают собираться.

Я никого ни о чём не спрашиваю. Я засовываю свои вещи в рюкзак и помогаю Арне разобрать и сложить насквозь промокшую палатку.

— Складывать мокрую палатку — это для палатки очень плохо, — озабоченно размышляет он вслух.

Да, да, очень плохо для его шикарной палатки.

Более серьёзная проблема: мокрую палатку трудно нести. Насколько она тяжелее, чем сухая? На три килограмма? На четыре?

Пуховый спальник тоже полон воды. Можно, конечно, попытаться его выжать (ни в коем случае, говорит инструкция), но даже так в нём останется ещё несколько литров (это непоправимо испортит самый лучший спальник, говорит инструкция).

Мне, на самом деле, всё равно — ведь в любом случае с этим ничего не поделаешь. Я стараюсь представить себе, что я пловец или вымокший под дождём северный олень.