Больше, чем мы можем сказать - [18]
Собака плюхается на траву рядом со мной, и я зарываюсь пальцами в ее шерсть.
Она прижимается ближе ко мне, кладя голову мне на колени. Я всегда хотел иметь собаку, но Джефф и Кристин беспокоятся о том, что маленькие дети могут испугаться или у них
может быть аллергия, так что мы так и не завели животное.
Я бросаю взгляд на девушку. Рыжеватые волосы перекинуты через одно плечо в
длинной, растрепанной косе, и она теребит кончик, сжимая пряди между пальцев. Мягкие
черты, хотя ее глаза насторожены, обрамленные темными очками. Веснушки повсюду. Она
использовала блестящий серебряный маркер, чтобы соединить их в созвездия на тыльной
стороне руки. Она сидит в расслабленной позе, опираясь на стену, вглядываясь в дорогу.
Это кажется каким-то чудом, что она согласилась сесть и поговорить. Я такой
придурок. Деклан никогда бы не позволил мне услышать конец этой истории.
«Значит, ты наконец– То попросил девушку поговорить с тобой... и выбрал газон
позади церкви? Чувак».
Но опять же, может быть это именно то, чего бы он ожидал.
Я снова бросаю взгляд в ее сторону.
– Могу я задать тебе личный вопрос?
– Валяй.
– Как тебя зовут?
– Эмма Блю. Это не совсем личный вопрос.
– Ты знала мое имя. Мне казалось неправильным, что я не знаю твоего.
– Я знаю твое имя только потому, что спрашивала подругу... – Эмма краснеет и
прерывается, но, должно быть, понимает, что отступать смысла нет. – Мы видели тебя в
кафетерии сегодня утром. Она в твоем классе по социологии.
– Я тоже вас видел.
Она морщится и отводит взгляд.
– Извини, что пялилась. Снова.
– Я привык к тому, что люди на меня пялятся. – Пауза. – Я гадал, значит ли это, что
я должен заговорить с тобой.
Она поворачивает голову и смотрит на меня в темноте.
– Ты мог бы заговорить со мной.
– Ты тоже могла бы со мной заговорить. – Я делаю паузу. – Я подумал, может быть, я странно себя вел вчера вечером.
– Думаю, у меня другие стандарты относительно того, что такое «странно». – Она
краснеет сильнее. – И не знаю, заметил ли ты, но я не тот тип девушки, которая просто
подходит к парню и начинает разговор.
– Это у нас общее.
– Ты тоже нервничаешь, когда разговариваешь с парнями?
– Спать не могу после этого.
Она улыбается. Не знаю, дразнит она меня или флиртует, но точно знаю, что это
первый раз два дня, когда я не чувствую себя на грани панической атаки.
Затем она спрашивает.
– Могу я задать тебе личный вопрос?
Я медлю. Я знаю, что она спросит.
– Конечно.
– Почему ты все время носишь толстовки?
Мне приходится преодолеть немедленное желание забиться в свою раковину.
Спрятаться.
– Это... долгий и сложный ответ.
Она какое-то время молчит, затем делает предположение.
– Ты слишком волосат?
Это так неожиданно, что я смеюсь.
– Нет.
Она еще какое-то мгновение раздумывает.
– Киборг?
Мне нравится, что она легко к этому относится.
– Теперь, когда ты узнала, мне, вероятно, придется тебя убить.
Она улыбается, но ее голос становится серьезным.
– Шрамы?
Я медлю. Это ближе к истине.
– Не совсем.
– Не совсем?
– Ну. – Я делаю паузу, когда напряжение снова сковывает мне плечи. Мысли о моих
шрамах заставляют меня думать о моем отце. Я подтягиваю колени к груди и кладу на них
одну руку. Другой рукой я продолжаю зарываться в шерсть собаки. – Некоторые шрамы. У
меня... было трудное детство. Но я не поэтому их ношу.
Я ожидаю, что она станет расспрашивать, потому что она знает о письме – но она
не настаивает. Она скрещивает ноги и откидывается назад.
– Ладно. Твоя очередь.
Я хмурюсь.
– Моя очередь?
– Для личного вопроса.
Она напоминает мне Деклана. Немного. В хорошем смысле.
– Почему ты плакала?
Она медлит.
– Это... долгий и сложный ответ.
Я этого заслуживаю. Я вздыхаю и вглядываюсь в ночь.
Рядом со мной, она делает то же самое.
– Твоя очередь, – говорю я тихо.
Пару мгновений она молчит.
– Твой отец – причина твоего трудного детства?
– Да.
– Он присылал тебе другие письма?
Я сглатываю.
– Эмейл.
– Э мейл?
– Я написал ему. – Я делаю паузу. – Написал, чтобы он оставил меня в покое. И он
ответил.
– Из-за него ты носишь толстовки?
– Да. – Мое напряжение становится на одну ступень выше, пальцы крепко
стискивают колени.
Но затем она говорит:
– Разве тебе все время не жарко?
Я выдыхаю.
– Иногда.
– А сейчас жарко?
– Немного.
Я бегал, пока ее собака не нашла меня, и это было после того, как я целый час
атаковал тяжелый мешок.
– Можешь снять, – говорит она. – Твоего отца сейчас здесь нет.
Ее голос такой прагматичный. Это не испытание. Это лишь кажется испытанием в
моем сознании.
Под толстовкой на мне надета спортивная футболка с длинными рукавами, так что
проблем не возникнет. Она ничего не увидит.
Я думаю о том чувстве в подвале, когда был уверен, что Мэтью наблюдает за мной.
Прямо сейчас, в этой толстовке, я чувствую себя трусом. Мне кажется, что я
прячусь.
«Твое молчание говорит о многом, Сын».
Я действительно прячусь.
– Я не хотела давить на тебя, – тихо говорит Эмма.
– Ты не давила.
Но давила. Вроде бы.
И это нелепо. Мы говорим о свитере.
Я хватаю край толстовки и тяну его через голову.
