Больше чем любовь - [52]

Он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз.

– Как хорошо! Многим женщинам это не нравится. – Затем, посмотрев на мои туфли, он добавил: – И каблуки у вас вполне разумной высоты. Вы не ходите на этих гигантских ходулях?

– Иногда, когда надеваю вечернее платье.

– В вас много здравого смысла, Розелинда, – заметил он.

Я упивалась похвалой Ричарда и снова подумала о Марион, его жене. Какая она? Иногда мне хотелось, чтобы он рассказал о ней и удовлетворил мое любопытство. Может быть, оказалось бы, что она принадлежит к тому типу женщин, которые испытывают отвращение к прогулкам и носят туфли на высоких каблуках, что так ненавистны ему? Такие женщины никогда не могут быть спутницами мужчины, так любящего солнце и открытые просторы. Но об этом я могла только догадываться, потому что Ричард не упоминал о ней. В этот день, когда мы шли, держась за руки, он говорил о своей дочери и смотрел на детей, которые пускали кораблики на Круглом озере, и, как многие тысячи людей, оглядывал статую Питера Пэна и всматривался в первые зеленые ростки, пробивающиеся из темной земли как первые вестники весны.

– Моя дочурка очень любит эту статую, – сказал он. – Мы всегда приходим сюда, когда Роберта в городе.

– Ей нравится Лондон?

– Только по той же причине, по какой он нравится вам. Она любит слушать хорошую музыку. Я вожу ее на концерты. Но нам это удается нечасто, потому что большую часть каникул она проводит в нашем загородном доме. Моя жена считает, что так лучше, и, конечно же, она права.

У меня задрожали губы. Так, значит, хоть в одном у них есть согласие. И как-то сразу восторг, который я испытывала весь этот день, ослабел… начал исчезать… Может быть, на меня так подействовали слова «моя жена», хотя он произнес их весьма небрежно.

Зачем я бродила в Кенсингтон-Гарденз рука об руку с женатым человеком? И хотя мы и поняли, что нам интересно вдвоем и что нам нравятся одни и те же вещи и наши взгляды во многом совпадают, несмотря на разницу в общественном положении и в возрасте – он был на десять лет старше меня и у него одиннадцатилетняя дочь, – но что из этого?

Инстинктивно я высвободила свою руку. Он почувствовал это движение, и, видимо, это его обеспокоило.

– Вы уже устали? Хотите домой? – спросил он.

Я взглянула на него… и мне вдруг показалось, что эти прекрасные карие глаза полны невысказанной печали… И я быстро ответила:

– Нет, не устала. Давайте погуляем еще!

– Хорошо, – произнес он с явным облегчением.

И мы гуляли, гуляли, и он просил меня рассказывать о себе и напомнил, что обещал познакомить меня с одной своей знакомой, работавшей редактором в журнале.

– Ведь вы хотите публиковаться, не так ли? – спросил он.

Я колебалась. Мои литературные планы были сейчас совсем далеко от того, что я переживала в тот день. Но я сказала:

– Вы очень добры. Действительно, когда-то я думала, что у меня есть склонность к писательскому труду.

– Я уверен, что она у вас есть, как и еще ко многому. Какая вы смешная милая девочка.

Это был удар по моему достоинству.

– Почему это смешная? – запротестовала я. Тогда он опять взял меня за руку, прижал ее к себе и засмеялся.

– Не воспринимайте мои слова так буквально и не обижайтесь! «Смешная» – это не то, что «комичная», Розелинда! Вы просто странная… не похожая на тех, кого я знаю. Серьезная, с идиллическими взглядами, страстно интересующаяся жизнью – ведь вы такая?

Эти слова были приятны мне. Неужели он действительно так думал обо мне? Ну что же, он не очень ошибался. Но он был первым, кто заметил эту сторону моего характера. Он сделал так, чтобы раскрылась именно эта моя черта. Мне вспомнилось, что очень многие из моих друзей, даже такие люди, как Диксон-Родды, у которых я жила… называли меня холодной и независимой. Но на самом деле я вовсе такой не была… Я была такой, какой меня воспринял Ричард, – честной и полной страстного стремления к яркой жизни, той жизни, какой у меня никогда не было.

– Вы ведь не огорчились, что я назвал вас смешной? – Голос Ричарда прервал мои мысли.

Тут уж и я рассмеялась.

– Конечно, нет.

– Очень хорошо, – сказал он.

И это было мне приятно потому, что Ричард не хотел меня обидеть. Как здорово было ощутить себя хотя бы в малой мере объектом его интереса и внимания.

– О чем же вы хотите писать, Розелинда?

– О жизни и о людях, – помолчав, ответила я.

– А-а… всякие романтические истории о любви, которыми так увлекаются женщины, – предположил он.

– Не совсем так, хотя я думаю, что романтическая любовь каким-то образом войдет в повествование, но меня гораздо больше интересует психологическое описание характеров.

Он украдкой взглянул на меня; мне показалось, что я вызвала насмешку в его глазах, и я почувствовала, как краснею.

– Ну вот, вы надо мной смеетесь!

Второй раз за этот день он прижал мою руку к себе самым дружеским образом и успокаивающе сказал:

– Дорогая моя, совсем наоборот. Вы кажетесь мне такой крошкой, такой юной, а говорите о психологии, отметая в сторону романтическую любовь! Иногда вы напоминаете мне мою дочку, ей сейчас одиннадцать лет, так вот она убеждает меня, что романтика – это все чепуха, а главное, что меня пугает, – она читает серьезную литературу.