Большая судьба - [134]

За всю дорогу никто не промолвил ни слова. А когда встали перед командиром, комиссар сказал: «Он сражался, как солдат, до последнего дыхания. Там, на терраске, под скалою их было двое. Он и унтер-офицер с родимым пятном вполщеки. Пальцы Анастасиса железной хваткой держали горло полицая. Мертвый, он душил его!» Похоронили мы Анастасиса со всеми партизанскими почестями. Мужчины притащили с гор на могильный холм гранитную глыбу, а девушки и женщины принесли цветы, красные и белые. Была война; цветы мы дарили только мертвым!..

Тридцативосьмилетняя, седая женщина закончила свой рассказ. И мы посмотрели на нее другими глазами. Как на живую героиню, сошедшую со страниц бессмертных творений древних греческих трагиков.

Небо было зеленовато-голубого цвета. Но вдруг поднялся ветер и вынес из-за перевала черную тучу. И она вмиг закрыла солнце, а затем спустилась шатром на землю. Стало темно и сыро, будто в штольне. Вершины и перевалы, казавшиеся совсем недавно рядом, отодвинулись далеко-далеко и растворились за темным пределом видимости. Мгла скрыла пропасть под Черною скалою — братскую могилу героев многих веков.

* * *

Конечная цель нашего похода — штурм вершины Мусала, самой высокой точки Балкан, поднимающейся на 2 993 метра над уровнем моря. Я говорю «штурм», имея в виду себя, гречанку и еще одного члена отряда, болгарина Мишо, партийного работника из города Русе, не признающего иного спорта, кроме рыбалки. Для молодежи же, идущей с нами, — это веселая, хотя и нелегкая прогулка.

Тропа становится теснее, а подъем круче и круче. Мишо, тяжело отдуваясь, интересуется дипломатически: «Сколько еще осталось пути до стратосферы?» Вопрос его по цепочке достигает проводника. Тот останавливается. Не снимая с плеч рюкзака, просит Ахмеда «вспомнить какой-нибудь анекдот». Ахмед блестяще исполняет «профсоюзное поручение». Молодежь громко и заливисто смеется: анекдот Ахмед рассказал новый, остроумный. А у нас с Мишо хватает сил лишь на улыбку…

— Хохотать нужно, товарищи! — призывает Димитр. — Смеяться от всей души и всем своим существом! Смех — это глубокое дыхание, которое очищает легкие от углекислоты и быстро восстанавливает силы!

Затем подзадоривает нас:

— Еще минут пятнадцать — двадцать крутизны, а там дорога скатертью стелется, словно в Дунайской равнине!..

Надежда, что скоро будет легче, нас окрыляет. Мы с Мишо — чего и сами не ожидали — предлагаем «более высокий темп восхождения». Димитр нас осаживает:

— Спешить ни к чему. Успеем!

Минует половина, три четверти часа, а тропа взбирается в гору все под тем же шестидесятиградусным углом. Но мы знаем, что тропу прокладывали люди, и у них тоже ведь не железные были сердца. Наконец мы выходим почти на горизонталь. Останавливаемся передохнуть. Петко, студент электротехнического института, идущий в нашей цепочке, философски замечает:

— Блаженны верующие! Ложь, как я теперь убедился, иногда бывает спасительной. Скажи нам Димитр после вопроса, далеко ли до стратосферы, что карабкаться предстоит еще целый час, мы бы подверглись губительному воздействию пессимизма! Душевный надлом лишил бы нас моральной уверенности в своих силах и спортивной устремленности!

— Аллах свидетель, что твоими устами, мой друг, глаголет истина! — произносит речитативом Ахмед. — И по сему поводу я предлагаю разумный совет: не сходя с этого места, полчасика прикорнуть и во сне перенестись на вершину Мусала!..

И он, не сгибая коленей, растягивается во весь свой двухметровый рост на снегу, белом, как свежая, чуть подсиненная простыня, и мягком, как перина из лебяжьего пуха.

— Ахмед, встать! — командует проводник. — Айда, ребята! Нет ничего коварней отдыха, когда впереди еще долгий путь, да притом труднее пройденного. Отдых расслабляет мышцы, сердце и психику. Вперед!

Приказы, призывы и назидания Димитр облекает в шутливую, нарочито напыщенную форму. И, может быть, в этом заключается их большая сила действенности. Шутка придает бодрость не только усталым, а даже раненым. Это, как известно, доказал сам Суворов. Меж тем сентенции проводника были полны смысла и спортивно-житейской мудрости.

Спустя четверть часа тропа приводит нас к огромной гранитной глыбе. Трехгранная, с острым верхом, она чем-то напоминает курень. На ней аршинными буквами было написано дегтем: «Миалов камик».

— Твой прапрадед расписался, Ахмед, — улыбается Димитр. — Шоп!..

На литературном болгарском языке следовало написать: «Михайлов камък», то есть «Камень Михаила». Жители Софийского поля звук «х» проглатывают, а «ъ» смягчают.

— Эрго, следовательно, не только я, но и мои предки покоряли вершины! — отвечает проводнику Ахмед на подчеркнутом софийском диалекте.

— Смелый и выносливый был этот человек — Михаил! — уже серьезно продолжает Димитр. — О нем и сейчас рассказывают в Риле легенды… Как в бурю не сбивался он с пути, как уходил от снежных и каменных обвалов, как один на один рогатиной одолевал матерого медведя.

— Да-а-а, богатыри не мы! — задумчиво, с завистью роняет Петко.

— Отчего же? — улыбается Димитр. — И среди нашего поколения богатырей по пальцам не пересчитаешь! Сколько их было, богатырей-партизан!.. А болгарские силачи-борцы!..