Большая реставрация обеда - [65]

– А я вообще классик неизданного романа! – заявил третий настоящий писатель. – Потому что в актовом зале ренегаты и сволочи, за другими столами – дерьмо, а среди нас только я настоящий писатель! Давайте встанем и выпьем за все мои произведения, до которых смогут добраться только потомки! Лет через двести!

– Неужели так глубоко закопано? – удивился я и только чудом не получил в ухо.

– А если разобраться по-хорошему, – добавил настоящий писатель, – все мы одной тут прозой и поэзией мазаны! И в зале – дерьмо, и в буфете – дерьмо, и ты – дерьмо, и я – дерьмо!

На том и порешили. А на другой день сгорел наш Писдом. Ярким пламенем.

9

Автор – это синоним Творца для издания в десять тысяч экземпляров.

Все читатели сумасшедшие. Я пробовал с ними общаться по телефону, интернету и воочию. И ничего хорошего из этого не получалось. Читатели оживали, принимались болтать, слать электронные письма, корчить глубокомысленные рожи и задавать мне глупые вопросы. То есть из милых, интеллигентных читателей они превращались в неизвестно что! И как говорила одна моя знакомая: «C кем поведешься, от того и забеременеешь!» Читатели провоцировали меня на адекватные действия. Я прекращал писать и принимался сеять разумное, доброе и вечное, опрыскивая свои сельскохозяйственные угодья язвительными пестицидами, чтобы разумное не пожрали критики, покуда я справляю свою гражданскую, писательскую позицию.

А что я видел, работая над новым романом, кроме компьютерного монитора?! И вполне объяснимо, что эта картина время от времени мне надоедала. Тогда я выбирался из своей берлоги и ехал на Франкфуртскую или какую-нибудь другую ярмарку, где Писатель Писателевич встречался с Читателем Читателевичем. Разумное – колосилось, вечное – удобрялось, критики дохли в радиусе двадцати восьми немецких миль, в какую сторону ни пойди от Праги, но никто не испытывал от этого удовлетворения. Ни ум, ни сердце. Я был весьма недоволен своими читателями, а читатели – сумасшедшим писателем, у которого просто спрашивают: «Вы сами пишете или под псевдонимом?» – а тот рычит и бросается, как собака. Говоря по-японски, мы теряли свое лицо. Образ писателя трансформировался в лохматое и пузатое чудовище, а образ читателя рушился на пороге книжной ярмарки…

Однажды я покупал свои книги для интерьера. Потому что в домашней библиотеке, как раз между Джойсом и Фаулзом, образовалось вакантное место, и я поспешил его заполнить, покуда кто-нибудь не вклинился. С современными авторами надо быть начеку: только зевнешь – и они уже тут как тут! Забьют все свободное пространство от классика до классика, и негде собственные книги пристроить. Ведь полки-то не резиновые!

В тот день инкогнито, как рядовой покупатель, я заглянул в книжный магазин – не много ли там читателей?! А то в последнее время появилась отвратительная тенденция – муслякать книги прямо на месте, в магазине, как будто им тут библиотека. Возьмут увесистый том современного автора и давай поплевывать на пальцы, переворачивать страницы и проверять – каким тиражом эта хрень издана?! Нет чтобы раскрыть книгу, плюнуть туда от души и поставить на место. Автор об этом не знает, а мне приятно! Потому что я тоже автор и люблю посмотреть на грамотного, интеллигентного читателя, который разбирается в современной литературе. А когда покупатели стоят как бараны и листают чужие произведения, да еще причмокивают и повизгивают от восторга – меня это сильно раздражает. Хочется вызвать директора и спросить: «Что делают посторонние нам авторы в вашем магазине?! Раздайте современную беллетристику слепым и безграмотным, а здесь пусть останутся – я, Джойс и Фаулз! Это вооруженный налет!»

– Простите, – спросил я у первого встречного продавца, – а где у вас полки с Йиржи Геллером?

– Полки?! – несказанно удивился продавец. – Кажется, есть три книги в отделе «Животноводство».

– А почему Йиржи Геллера поместили в этот отдел?! – возмутился я. – Он разве пишет о скотоложстве?!

Общаясь инкогнито, я поминал Йиржи Геллера только в третьем лице. До выяснения некоторых обстоятельств – предполагают мне чистить морду за весьма прозаические произведения или нет.

– Ну, понимаете, – принялся разглагольствовать продавец, – с Йиржи Геллером возникло недоразумение. Чех он или не чех? Мужчина он или женщина? Если Йиржи Геллер чех, то надо определить его в чешскую литературу, рядом с Гашеком. А если не чех, то надо нести Йиржи Геллера в отдел женской прозы и сентиментального романа. Тогда мы подумали и поставили Йиржи Геллера на полку «Животноводство», чтоб не вводить покупателей в заблуждение.

– Разумно! – похвалил я сотрудников этого магазина. – Но ваши определения попахивают половыми и расовыми предрассудками. И никак не связаны с литературой!

– А вам-то что?! – огрызнулся продавец.

Тут я приосанился, выдержал театральную паузу, вытащил из кармана курительную трубку и заявил:

– Я Йиржи Геллер!

– Здесь не курят! – сказал продавец. – И не возникают!

– Это писательская принадлежность, – пояснил я по поводу трубки. – А что вы имели в виду, когда говорили, что здесь не возникают?

Обычно писателя расценивают как худосочного. То есть филологически предрасположенного человека, который оперирует только словами. А это далеко не так! И продавец быстро понял свою ошибку.