Большая пайка - [22]

Контакты с друзьями практически сошли на нет. Иногда Терьяну удавалось пересекаться с ребятами — обычно это были Платон, который при виде ввалившихся глаз Сергея почему-то очень веселился, и Ларри — тот поначалу не обращал особого внимания на состояние друга, но спустя какое-то время начал тревожиться.

— Сергей, — сказал как-то Ларри. — Ты еще полгода не женат. Ты на себя в зеркало давно смотрел?

— Утром, — буркнул Терьян. — Когда брился.

— Почаще смотри. Она тебя сжирает. Ты до сорока не дотянешь. Давай я тебя хорошему врачу покажу.

Но к врачу Сергей не успел: стало не до этого.

Перестройка вступила в новую фазу. Партия объявила о необходимости мобилизации инициативы масс и начале кооперативного движения. Из-под слоя нафталина была извлечена ленинская фраза о социализме как строе цивилизованных кооператоров.

Башли. Бабки. Капуста

Кооперативы, начинавшиеся, в силу исторической памяти, медленно и кое-где, в конце концов расплодились и стали лавинообразно заполнять единственную нишу, уготованную им всем предыдущим ходом развития. Ниша эта представляла собой скорее пропасть между государственными организациями, владевшими всеми видами ресурсов, и народонаселением, обладавшим чудовищной массой практически обесценившихся денег. По мостам, наведенным через эту пропасть еще в конце шестидесятых, в одну сторону текли ресурсы, а в другую — деньги, оседавшие в карманах фондодержателей. Время от времени государство спохватывалось и устраивало примерно-показательный демонтаж одного из мостов, распихивая по тюрьмам наиболее прытких мостопроходцев. Кооперативы представили собой идеальную сплошную проводящую среду, которая с определенного момента стала существовать на совершенно легальных основаниях и даже была освящена авторитетом вождя мирового пролетариата. Большие, средние и малые начальники срочно овладели лозунгом невинно, как тут же выяснилось, убиенного Николая Бухарина «Обогащайтесь!», засучили рукава и ринулись вперед. Началась концентрация дисперсно распределенного капитала.

Пропитанная духом партийности печать набросилась на пропаганду кооперативного движения с тем же неистовым энтузиазмом, с которым она когда-то воспевала появление новых колхозов, клеймила англо-американский империализм, поднимала боевой дух в годы войны, разносила в пух и прах безродных космополитов, отстаивала, а потом развенчивала повсеместное распространение кукурузы и квадратно-гнездового метода, боролась сначала за дисциплину, а потом за трезвый образ жизни. Флагманы экономической науки дружно припомнили новую экономическую политику двадцатых годов и стали в один голос предрекать в скором будущем небывалый экономический подъем. Легенды о не слезающих с тракторов и не вылезающих из забоев передовиках производства, как по мановению волшебной палочки, сменились святочными историями о бескорыстных неофитах кооперации, организующих пчеловодческие хозяйства, штампующих дефицитную посуду, возрождающих народные промыслы и открывающих повсеместно пункты общественного питания с исключительно доступными ценами. Все эти подвижники, как один, страдали от советских и партийных бюрократов, этих ретроградов и осколков командно-административной системы, которые еще не прониклись новыми веяниями и тормозили поступательное движение страны.

Словесная шелуха довольно плотно камуфлировала тот факт, что все ростки якобы рыночной и чуть ли не капиталистической экономики на деле обозначали беспрецедентный по массовости и напору прорыв нижних и средних слоев чиновничества к наглому и бесконтрольному набиванию карманов. «Цивилизованные кооператоры», которых на каком-то съезде писатель-депутат Василий Белов пренебрежительно обозвал «городскими спекулянтами» и которые в мгновение ока попали под прожектор общественного внимания, стяжали презрение интеллигенции, ненависть полоумных ортодоксов и настороженное отношение большинства населения, — эти кооператоры были не более чем потемкинским фасадом, за которым осуществлялась гигантская, невиданная в истории перекачка всего, что представляло хоть какую-то ценность, в лапы номенклатуры, ошалевшей от открывшихся возможностей.

Впрочем, потемкинский фасад исполнял не чисто декоративную роль.

Мигрирующие через него ресурсы, опять же в соответствии с основными физическими законами, уменьшались в объеме, частично расходуясь на преодоление трения и на поддержание фасада в жизнеспособном и пригодном для исполнения маскировочных функций состоянии. Если некоторые декоративные элементы с течением времени проявляли тенденцию к резкому увеличению трения, их быстро заменяли другими. И, может быть, только дальновиднейшие из хозяев понимали тогда, что копошащиеся на переднем плане статисты со временем неизбежно поумнеют, расправят плечи, рассуют по карманам прилипшие к их рукам золотые крупинки и начнут свою игру, в которой многим из тех, что дергали сейчас за ниточки, уже не найдется места.

Предвидя это, а также вполне обоснованно опасаясь, что такая удачная и выгодная конструкция может со временем развалиться, если станет известен ее сокровенный смысл, дальновидные хозяева дали сигнал к началу потешной атаки. По мановению невидимой руки изменился тон прессы. Уродливые наросты на теле кооперативного движения были высвечены и брошены на растерзание — вполне в духе гласности и свободы слова. Партвзносы, уплаченные с зарплаты в полтора миллиона рублей, эшелоны танков, проданные за границу вконец обнаглевшими нэпманами, оргии с пожиранием черной икры и купанием в шампанском длинноногих восемнадцатилетних красавиц — все это быстро стало достоянием общественности. К функции фасада была добавлена функция громоотвода. И не было в то время ни одного партийного форума, ни одного съезда народных депутатов или заседания Верховного Совета, на которых шофер товарищ Сухов, полковник из Казахстана, бравый военный Алкснис и другие народные трибуны не обрушивались бы с неистовой яростью на этих паразитов и спекулянтов, пьющих народную кровь. А посвященные, пряча одобрительные улыбки, решительно поддерживали гневные инвективы. Но странное дело — при голосовании все складывалось так, что до близкого и неизбежного конца кооперативной накипи хоть чуть-чуть, но все же недоставало голосов.