Большая Охота. Разгром УПА - [16]

Батальон, где служил Петр Заворотько, нес службу по охране складов вермахта на морском побережье. Не соприкасались они ни с русским, ни с татарским населением и были эвакуированы морем вместе с частями вермахта. Попав в Германию, батальон был разоружен и расформирован и почти весь попал в немецкий концлагерь, где они и находились до освобождения этого лагеря Красной Армией. Тут-то и произошло смешение двух частей этого лагеря. Как все это получилось, по прошествии многих лет никто уже не помнил, документально подтвердить не представлялось возможным. Ну а поскольку активной и прямой антисоветской деятельности, тем более участия в боях или других военных акциях против Красной Армии выявлено не было, решили по указанию ЦК Компартии Украины после ареста Петра-Павла Заворотько провести определенные следственные действия, задокументировать полученные оперативным путем в ходе проверки данные и с учетом давности не привлекать его к уголовной ответственности, а лишить всех званий, должностей и орденов, но оставить на свободе. Однако дальнейшие события внесли свои коррективы…

Кроме руководства КГБ Украины и тех оперативных работников, которые вели это дело, а также генпрокурора республики, был проинформирован, как это и полагалось Первый секретарь ЦК и секретарь по идеологии — друг Павла Заворотько. Было решено провести арест прямо в его кабинете. Два сотрудника КГБ должны были произвести арест, надеть на Петра-Павла наручники и провести его к машине.

Секретарь ЦК, который до этого под разными предлогами уклонялся от встреч с Заворотько, в обусловленное с КГБ время позвонил ему и пригласил приехать для решения важного вопроса. Он приехал в ЦК через полчаса после звонка и решительным толчком после слов помощника «Вас ждут, Павел Григорьевич» открыл дверь и вошел в кабинет. Вошел как всегда, вальяжно-солидно, медленной степенной поступью, и, приблизившись к столу секретаря, который почему-то не встал как обычно навстречу, не обнял его (если долго не виделись, то и обнимались и целовались), а остался сидеть на своем месте, разговаривая по телефону, и только коротким движением руки указал на кресло и, не поднимая глаз, продолжая свой разговор с кем-то по телефону. Павел Григорьевич и внимания не обратил на сидевших в стороне у стены на стульях двух мужчин.

Секретарь наконец-то положил телефонную трубку на рычаг и, опять же почему-то не глядя, как обычно, в глаза Павла Григорьевича, произнес совершенно чужим, незнакомым для Заворотько голосом:

— Расскажите мне правду о себе, Павел Григорьевич. Мне бы хотелось, чтобы вы были со мной в этом здании партийной совести предельно откровенным. Я слушаю вас.

Побледневшие от волнения губы секретаря, как, видимо, показалось Заворотько, шепотом произнесли:

— Расскажите же правду о себе, Петр-Павел Григорьевич Заворотько, бывший лейтенант Красной Армии и старший лейтенант армии Власова.

На глазах у изумленного секретаря и уже вставших за спиной Заворотько двух находившихся в кабинете мужчин Павел Григорьевич стал медленно сникать, как будто из него начал выходить воздух. Голова его наклонилась вбок и слегка вниз, рот полуоткрылся, из него начал вываливаться язык и потекла слюна. Веки полузакрытых глаз дергались. Руки, лежавшие на приставном столе, стали безжизненными. Он захрипел и тяжело навалился на подлокотник кресла. Кабинет стал наполняться омерзительным запахом преждевременно опорожнившегося кишечника. Павла Григорьевича разбил мгновенный паралич.

…Прибыла машина «Скорой помощи». Заворотько вынесли на носилках, погрузили в машину и отвезли в отдельную палату городской больницы, где он и скончался. Так никто и не узнал и не услышал от самого Заворотько его одиссею, его страшную, как кошмарный сон, жизнь. Но кошмаром жизнь была, наверное, только в молодости, а потом он так вошел в роль мертвого родственника, что полностью растворился в нем, считал себя в действительности не Петром, а Павлом. Человек благородной внешности, с породистым орлиным носом, строгими и внимательными глазами, с часто падающим на глаза при энергичном движении головой зачесом прямых, но всегда красиво лежавших на голове длинных волос, которые он отводил назад рукой, — таким он и запомнился всем, кто с ним работал и знал его.

…Пришло время и для меня войти в деканат, где и прошла первая беседа с представителем отдела кадров МГБ УССР, решившая всю мою дальнейшую судьбу.

Дома отец мой Захар Иванович, старый коммунист, в прошлом короткое время работавший в ЧК, почему-то не одобрил мой выбор.

— Напрасно ты, сынок, дал согласие работать в госбезопасности. Поработав в этой системе, ты уже никогда не расстанешься с ней, ты всегда будешь чувствовать себя частью ее. Решай сам, я тебе не советую.

Отец удивил меня своим отношением к этой службе, тем более что именно он, доброволец Красной Армии 1918 года, воевал в дивизии легендарного Азина, в его 28-й дивизии на Урале против Колчака. Он был примером честного служения своему Отечеству.

Последние месяцы учебы шли быстро, вот уже и защита диплома… На заполнение полученной в МГБ многостраничной анкеты ушло несколько дней. Я уже видел себя в красивой офицерской форме, в фуражке с голубым верхом, олицетворяющем, естественно, высокую моральную чистоту ее владельца. Я знал из литературы, что голубые жандармские мундиры, в частности известного III охранного Отделения, еще в дореволюционный период являли собой символ чистоты и честности, но это было в «проклятое» прошлое время, однако символ чистоты, наверное, так думалось мне, как символ остался и в наше советское время. Но кого бы я в последующем из сослуживцев по поводу голубого цвета фуражки и петлиц, а также голубой, по сути авиационной, полоски на погонах ни расспрашивал — никто не знал, и ответа я так и не получил…