Большая Охота. Разгром УПА - [145]

— Это меня, помнишь, лекарь так учил, чтобы других не заражать. У меня таких пузырьков несколько, я их потом в ручье мою.

Стефко с участием смотрит на Грицько. «Совсем плох хлопец, — думает он. — Не выживет он здесь, в бункере, правильно говорил Игорь, его надо немедленно к Мотре. Может быть, у нее будет лучше на козьем молоке с топленым салом. Травки лечебные попьет». Он дружески улыбается Олексе и, достав из нагрудного кармана серебряную «Доксу» на серебряной цепочке, протягивает большие карманные часы другу. Тот, зная как дорожит этими часами Стефко, отрицательно качает головой. Оба знают историю этой большой серебряной «луковицы» с боем. В 1945 году их односельчанин вернулся домой из Красной Армии старшим сержантом, получив за год на фронте орден Отечественной войны II степени, знак «Отличнику разведки» и «конфискованные» им у какого-то немецкого бюргера эти часы. У него, пьяного, хлопцы забрали все эти «цацки», но оставили жизнь. Старший сержант в селе больше не появлялся. Так часы достались Стефку. Оба молчат. Грицько неожиданно протягивает руку, берет часы, открывает крышку и слушает бой. Часы вместе с цепочкой опускаются в карман Грицька, который с благодарностью смотрит на Илько.

— Имею приказ провидныка срочно доставить тебя в Пидднестряны к тетке Мотре. Ты знаешь ее. У нее надежное убежище. Сам перезимую в том же селе у других проверенных людей. Ты их тоже знаешь, Марущаки. Связь будем держать через них. Собирайся, Олекса. Уходим сейчас же, пока темно. Успеть надо засветло.

— А может, не пойдем сегодня. Кто его знает, что там, в селе, может, и людей этих нету.

— Нет, Олекса, Игорь имел точную информацию по селу всего-то три дня назад, все там в порядке. И родычи твои — тетка Горпина и дядько Степан живы-здоровы, но до них нельзя — опасно. Их все время «безпека» вызывает, о нас расспрашивает. Все село перетаскали на допросы чекисты. Можно в другие районы уйти, но там нас не знают, близких связей и родственников нет. Да и ты, наверное, не выдержишь перехода, и зима близко — вот-вот снег падет. Связной говорил Игорю, что тату с мамой, и твои, и мои, писали из Сибири, что у них все нормально, работают на поселении в леспромхозе, всем приветы шлют. Там тоже чекисты не оставляют их в покое, требуют еще и еще раз писать нам письма выйти с повинной.

Сказав Олексе эти последние слова «выйти с повинной», он неожиданно для себя замолчал, почувствовав, как заколотилось его сердце и застучало в висках. Кровь прилила к голове. Мысли его спутались. «Что это со мной? — подумал он. — Что это я говорю, о чем думаю? Неужели я способен на измену и предательство? Нет, нет», — говорил сам себе Илько и гнал от себя саму эту мысль, прилипшую к нему как что-то мерзкое и отвратительное. Он был уверен, что, несмотря на обещания советской госбезопасности, прощения ему никогда не будет и не может быть. Много на нем большевистской крови. Многих он убил в бою и многих казнил. Он десять лет ведет беспрерывную борьбу с Советами за свою Украину. «О чем это говорил Игорь тогда ночью в бункере, когда шептался с Романом? — подумал Илько. — Почему я могу наделать глупостей? Каких? Почему Игорь так уверен в смерти Олексы? Почему действительно ему не выйти с повинной, ведь тяжело болен? Почему Игорь перестал доверять Грицьку, а стало быть, и мне? Чего он боится?» Только сейчас, обдумав еще раз разговор Игоря с Романом там, в бункере, шепотом, явно тайком от него, до него дошел полный смысл сказанного провидныком. Игорь отправил его специально к Грицьку, чтобы избавиться от обоих и уйти весной к Шувару или Лемишу только вдвоем. Из них, двух здоровых бойцов — его и Романа, Игорь выбрал этого, никогда не нравившегося ему своей образованностью и грамотностью хлопца.

Олекса сидел рядом со Стефком и, казалось, не слышал сказанного, безучастно уставившись пустым взглядом на противоположную стену бункера. Потом он как будто очнулся и, повернув голову, посмотрел на Стефка.

— Ты чего так задумался? — ворвался в мысли Стефка голос молчавшего и, казалось бы, не реагировавшего на его рассказ Грицька.

— Вот я и думаю, что оставаться здесь даже на один день нам никак нельзя. Пошли. Собирай вещи.

На сборы ушло несколько минут. Хлопцы консервируют бункер — забирают остатки продуктов (их немного, на несколько дней), свечи. Все это могут съесть часто забирающиеся в покинутые бункера лесные зверюшки — ласки, мыши и другие. Оба вещмешка полностью набиты. Первым поднялся Грицько и принял подаваемые ему Стефком мешки и оружие. Стефко плотно придавливает крышку люка и «запирает на ключ», то есть просовывает толстую проволоку через кольца из той же проволоки, которая, когда нужно открыть люк, извлекается с помощью «ключа» — обыкновенного гвоздя. «Ключ» прячется в ямке под волуном, с известной посвященным стороны. Можно двигаться. Стефко закуривает, тщательно прикрывая огонь махорочной цигарки, свернутой из газеты. Он жадно затягивается, стараясь, чтобы дым не шел в сторону все время покашливающего Олексы. Оставшийся в руках окурок он тушит слюной и, сжимая его в кулаке, несет несколько десятков метров и бросит в ручей или выкопает рукой ямку и присыплет его землей. Таков порядок у оуновцев, действующих в подполье. Никаких следов после себя в любых условиях не оставлять. По только им известной кладке из камней переходят ручей и выходят на давно заросшую лесную дорогу, которая ведет в село. Они торопятся. Им надо до захода к Марущакам и к тетке Мотре обязательно найти хлопчика-подростка, который каждые десять — двенадцать дней приносил Грицьку продукты в бункер. Они прошли не более километра, кода Грицько попросил Стефка остановиться и передохнуть, кашель душил его. Он не в состоянии был сдерживать его и почти беспрерывно глухо кашлял, уткнув лицо в распахнутую полу ватника.