Большая Охота. Разгром УПА - [10]

Я знал, что Лемиш и Уляна по старой конспиративной привычке всех окружавших их людей наделяли, как правило, кличками. Я проходил у них под кличкой «Юрист». Называли так, потому что на пиджаке я носил университетский ромбик, и они знали, что я окончил юрфак Киевского госуниверситета им. Т. Г. Шевченко. «Железно» и в точку. Кличка эта была только для них. Я об этом не должен был знать…

И вот спустя какое-то время решился и набрал номер телефона Кука. Поприветствовав его на украинском, да еще на галичанском наречии, и не представившись, как будто продолжил разговор, начавшийся в далеком прошлом. Чувствуя напряженность в голосе Кука, я «помог» ему, сказав только, что сейчас я уже седой, а тогда был рыжий. «Юрист», — одним выдохом произнес Кук. Договорились о встрече. Потом их было несколько в течение двух лет. Я и не думал переносить на бумагу все свои переживания и известные мне действительно примечательные истории, происходившие в прошлом, если бы не одно событие…

Это случилось в Киеве в конце 1997 года на площади Независимости, бывшей Площади Калинина. Рассматривая книжные прилавки, расположенные во многих местах площади, я спросил, остановившись у одного из них, имеется ли какая-либо литература, где бы упоминалось об известном в прошлом руководителе ОУН В. Куке. Продавцов было двое: мужчина и женщина. Разговор шел на украинском.

— Этот иуда-предатель Кук, агент КГБ и Кремля, еврейский ставленник, — вскричала женщина, — да я бы его своими руками удавила!

Ей вторил мужчина:

— Знаем мы этого предателя! Петля по нему плачет! Но сейчас у меня о нем ничего нет. Раньше у меня были книги, брошюры, где писалось и о нем. Заходите ко мне в следующее воскресенье, я вам кое-что принесу о Куке.

Они продолжали яростно поносить Кука, пока я не прервал их замечанием, что вряд ли Кук агент КГБ, тем более человек Кремля, так как это был активный враг Советов, ярый антикоммунист, враг России, борец за свободную, независимую, соборную Украину. И уж тем более не еврейский ставленник — это чистопородный украинец и противник так называемого «еврейского засилья» в Украине.

— Что-то я вас не понимаю, Вы вообще говорите по-русски, да еще с чисто русским северным произношением, — сказал я, обращаясь к мужчине.

— Я двадцать лет сидел в русских северных лагерях, прошел весь Север, Колыму, Воркуту, я по милости России потерял свой родной язык, а я был в УПА, — возразил мужчина.

— Тем более, если вы были в УПА, то должны были знать Кука. И откуда у вас такая информация о его работе с КГБ, связях с Кремлем, с евреями? — продолжал я.

— Да так говорят о нем у нас на наших собраниях и встречах некоторые члены ОУН, — ответил мужчина.

Я глядел на этих негодующих людей и думал, как легко возбудить человека неправильной или нечетко сформулированной мыслью, направленной по умыслу, или незнанию, или ложной информации, да и просто так небрежно брошенным словом. Мне захотелось рассказать о Лемише, кто он был в действительности. Уж кто-кто, а я знал о Куке, наверное, больше самого Кука — об этом «объекте» самого пристального внимания КГБ, проходившего многие годы под кличкой «Трехсотый» (номер камеры в тюрьме КГБ Украины, где сидел Лемиш.).

Уже после первых допросов стало понятно, что ни о какой вербовке Лемиша не может быть и речи, даже в будущем, а вот использовать его втемную, как тогда говорили (да и сегодня этот оперативный термин остается в ходу), это даже нужно. Это было тогда, наверное, главным в наших в то время активно ведущихся оперативных радиоиграх с ЗЧ ОУН[12] и ЗП УГВР[13].

Все это я вспомнил на пути от площади Независимости к дому своей сестры у Золотых ворот самого любимого для меня из всех виденных городов мира — Киева. И сидя за украинским борщом, который могут варить так вкусно только в Украине, и варениками вместе с пельменями по-уральски, приготовленными сестрой, я все больше приходил к мысли заявить во всеуслышание, что неправда это, все было совсем не так, и многое и сегодня остается ложью, а уж что касается истории Кука, то о нем, последнем из могикан, действительно достойным уважения противнике, необходимо сказать и правду о его захвате, и о работе с ним (но, упаси, боже, ни о каком сотрудничестве и речи быть не могло), о его идеологической стойкости, о неизменном следовании своим идеалам.

«Конечно, — думал я — придется изменить некоторые фамилии действующих лиц, имена и клички агентуры, потому что и сегодня некоторые детали могут повредить еще живущим людям, нанести ущерб интересам как Украины, так и России. Но правду надо сказать, ибо правда не имеет ни временного, ни какого-либо другого фактора, она должна быть только на одном понятном каждому человеку уровне и иметь одно значение — быть и оставаться правдой.

А кем же были мы, тогда совсем молодые чекисты? Чем мы руководствовались? Что вело нас отдавать все силы работе и заставляло, если надо, жертвовать собой во имя интересов общего дела? Во имя чего умирали чекисты под пытками СБ[14], не открывая секретов: знали, что назови агентуру, и ее сразу же уничтожит та же СБ. Что заставляло практически никогда не сдаваться оуновцев? Что заставляло их гибнуть с песнями «Ще не вмерла Украiна», «Ой ти, Галю»? Какие пружины приходили в действие, когда последней мыслью смертельно раненного, уже умирающего оуновца было решение подорвать себя гранатой, да при этом прижать ее рукой к лицу и выдернуть чеку в оставшиеся секунды еще живущей мысли — так изуродовать лицо, чтобы никто не смог опознать и использовать его в своей работе против подполья? И только захватив живыми применив хорошо подготовленную и проверенную многолетним опытом машину идеологического воздействия, заставить человека, зачастую даже и незаметно для него, перейти на нашу сторону, работать на нас. Что же это за сила такая?