Большая Мэри - [11]
Тихо в комнатке, только потрескивают то ли огонь в печурке, то ли отстающие обои, то ли возился за обоями таракан. Ему было скучно, потому что не с кем было жениться и размножаться, и воспитывать выводок мелких таракашек.
Тоня не боялась тараканов: в конце концов, они не вредят людям, им нужна лишь капелька человеческого тепла и любви, вот они и жмутся к людям. Добросовестно долизывают грязные тарелки, доедают хлебные крошки под столом. А люди их за это – дихлофосом, мелком «Машенька» и тапкой.
Таракана Тоня принесла нечаянно в корешке библиотечной книги. Библиотечный таракан, вообще-то – аналог церковной мыши. Но это был жирненький, домашний, явно питался не духовной пищей.
… Входила, как всегда без стука, квартирная хозяйка, и подозрительно-хмурое лицо её становилось напуганным и недоумённым. А Тоне было смешно.
Откуда в затхлой комнатке взялось южное солнце, позолотившее и разрумянившее Тонино лицо, заронившее знойный отблеск в её глазах? Откуда взялся тёплый тугой ветер, взлохмативший её волосы?
Хозяйке толстухе было невдомёк, что Тоня только что приплыла с согретой июльской поляны, поднялась из примятых трав, вырвалась из объятий любимого. А может, приплыла на скрипящем снастями корабле, с белыми разводами соли на старых бортах. Бредёт по полосе прибоя, увязая маленькими смуглыми ногами в щекочущей манной крупе горячего белого песка.
Сейчас хозяйка уйдёт дожаривать свою рыбу. А Тоня вернётся туда, где любимый, облокотившись вызеленённым локтём, нетерпеливо обкусывает травинку… Туда, где плещет Вечный Седой Океан и трепещет жестяными пальмовыми листьями хлипкая тенистая лачуга. Тонин палец лежит на странице, на строчке, на слове: её обязательно дождутся.
Итак, Тонечка снимала квартиру у бешеной бабки. Та сразу выжила квартирантку из кухни, так что приходилось готовить ужин на плитке в комнате.
Вот и на этот раз Тоня поставила кипятиться молоко и села караулить – один глаз в кастрюльке, другой в алтухинских стихах.
Спохватилась, когда молоко убежало. Даже психанула на себя: незатейливые, неторопкие строчки – но сил нет оторваться, и следующая страница манит и затягивает, как бабочку в паутину. И хочется на каждом развороте класть ладонь на страницу – и откидываться на спинку кресла. Сидеть так с закрытыми глазами минутку, десять, двадцать минут… Полчаса.
«Давайте знакомиться, – предлагал Алтухин в предисловии. – Вы читали «Старшего сына» Вампилова? Так вот, я шофёр из этой пьесы. Вы досадливо морщите лоб и спрашиваете: «Какой шофёр? Там нет никакого шофёра».
Есть шофёр. На его похоронах играет старший Сарафанов. У того безымянного шофёра, наверно, были работа, жена, дети. Была своя жизнь, возможно, гораздо более бурная и насыщенная, чем у Сарафанова. Но об этом никто никогда не узнает. Потому что о нём не написали.
Бездарный, нелепый музыкант Сарафанов живёт и переходит из века в век, из спектакля в спектакль, со сцены на сцену. А обо мне никто не услышит, ведь я – шофёр, на чьих похоронах играл Сарафанов…»
Тоня пожала плечами. Ей не понравилось вступление. Странное, претендующее на эпатаж, унылое, безысходное.
Но потом начались стихи.
Она давно подметила: все книги делятся на книги-вампиры и книги-доноры. Вернее, авторы, пишущие их: кто-то отдаёт себя без остатка. Кто-то, напротив, подсасывает, питается читательской энергией.
Дочитав книгу Алтухина, она не только не утомилась, а имела необыкновенно ясную и свежую голову, и налившиеся силой руки и ноги. И пребывала в недоумении: как она жила до сих пор?
Ещё было желание что-то немедленно предпринять, изменить. Вытащить с омерзением ноги из трясины, вытолкнуть языком вязкий кляп, содрать с глаз мутные очки, взмыть на невесть откуда выросших упругих крыльях…
– Понимаете, он как Пушкин… Будто то, что он написал, уже жило тысячу лет до него, было разлито в воздухе… Соткано из морозной пыли, лунного света, закатных облаков… Людям видеть было не дано – но они что-то такое сердцем чувствовали. Тревожились, не понимали, маялись. Не могли облечь в слова то, что их мучило. А он просто взял перо и записал – и подарил нам. Людям.
– Ну, убедила, убедила, – Нина Фёдоровна, сдаваясь, замахала руками на взъерошенную, как цыплёнок, вспотевшую Тоню. – Конечно, Алтухин – это наше всё. Но как ты себе это представляешь? Твой алтухинец живёт за тысячу километров отсюда. Одну такую книжку по почте переслать обойдётся ого-го во сколько. А он предлагает сто экземпляров. Каким макаром?
– Но ведь он предлагает безвозмездно, в дар, Ниночка Фёдоровна! Грех упускать такую возможность. Я уже придумала: перешлём через железную дорогу! Я узнавала: Алтухино – железнодорожный узел, поезда там по полчаса стоят.
Пускай автор Алтухин – мы ему сообщим – с книгами в назначенный час ждёт прибытия поезда. Номер вагона сообщим… Книги он передаст проводнику. А наш водитель Костя уже будет ждать на вокзале… Проводнику лично я куплю коробку конфет. Если мужчина – бутылку.
– Тихоня, ах тихоня, развила бешеную деятельность… Хорошая книга, говоришь? Ладно, оставим себе штук десять, остальное раздадим по филиалам, районным библиотекам…
Сын всегда – отрезанный ломоть. Дочку растишь для себя, а сына – для двух чужих женщин. Для жены и её мамочки. Обидно и больно. «Я всегда свысока взирала на чужие свекровье-невесткины свары: фу, как мелочно, неумно, некрасиво! Зрелая, пожившая, опытная женщина не может найти общий язык с зелёной девчонкой. Связался чёрт с младенцем! С жалостью косилась на уныло покорившихся, смиренных свекрух: дескать, раз сын выбрал, что уж теперь вмешиваться… С превосходством думала: у меня-то всё будет по-другому, легко, приятно и просто.
Не дай Бог оказаться человеку в яме. В яме одиночества и отчаяния, неизлечимой болезни, пьяного забытья. Или в прямом смысле: в яме-тайнике серийного психопата-убийцы.
«Главврач провела смущённую Аню по кабинетам и палатам. Представила везде, как очень важную персону: – Практикантка, будущий врач – а пока наша новая санитарочка! Прошу любить и жаловать!..».
Иногда они возвращаются. Не иногда, а всегда: бумеранги, безжалостно и бездумно запущенные нами в молодости. Как правило, мы бросали их в самых близких любимых людей.Как больно! Так же было больно тем, в кого мы целились: с умыслом или без.
И уже в затылок дышали, огрызались, плели интриги, лезли друг у друга по головам такие же стареющие, страшащиеся забвения звёзды. То есть для виду, на камеру-то, они сюсюкали, лизались, называли друг друга уменьшительно-ласкательно, и демонстрировали нежнейшую дружбу и разные прочие обнимашечки и чмоки-чмоки. А на самом деле, выдайся возможность, с наслаждением бы набросились и перекусали друг друга, как змеи в серпентарии. Но что есть мирская слава? Тысячи гниющих, без пяти минут мертвецов бьют в ладоши и возвеличивают другого гниющего, без пяти минут мертвеца.
Невыдуманные рассказы о девочках, девушках, женщинах. Одна история даже с криминальным налётом.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.